Валерий Казаков - Страна чужой жизни. С юмором о грустном Страница 6

Ближе к зиме в старом купеческом доме Павлу Васильевичу сделалось одиноко и грустно, особенно после того как выпал первый снег, а потом растаял и превратился в блестящую скользкую кашицу, прилипающую к подошвам сапог. Не скрашивал одиночества даже запущенный сад за окном, чьи корявые ветви поднимались до окон второго этажа.

Чем короче, чем холоднее становились дни, тем тягостнее делалось одиночество старого шахтера. Должно быть поэтому, когда однажды вечером в жилище Павла Васильевича появилась кошка – у него сразу потеплело на душе. Хоть какое-то живое существо в сумрачном доме. «Пусть живет, – решил он, – в такой вместительной хоромине места всем хватит». И, несмотря на то, что кошка выглядела более чем невзрачно, Павел Васильевич тут же простил ей все её недостатки, даже то, что она постоянно сидела на подоконнике и сонно смотрела в сад, высунув кончик языка. Она была трехшерстная, худая и подслеповатая. Мяукать, как положено она уже не могла, только жалобно открывала рот и протяжно хрипела. Или поднималась на задние лапы возле стола, цеплялась тупыми когтями за скатерть и перебирала лапами, выпрашивая еду. Зато съесть могла удивительно много. А наевшись, уходила в подполье и справляла там все свои кошачьи надобности с характерным громким звуком. К котам эта кошка была равнодушна, на мышей смотрела с брезгливостью, и вообще вела созерцательный образ жизни, отстраненно наблюдая за всем происходящим как бы со стороны.

В какой-то момент Павел Васильевич решил, что она, должно быть, тоже пенсионерка, тоже в годах, и полюбил её ещё больше, потому что почувствовал в ней родственную душу. Вместе они дожили до весны. А весной в доме появилась собака. Тоже пришла неизвестно откуда. Надо сразу сказать, что приблудная псина была невзрачная и немолодая. Не гончар, не овчарка, а какая-то странная помесь между этими двумя благородными породами. В первый момент Павел Васильевич решил было эту собаку прогнать. Ну, для чего ему старая беспородная псина, на самом деле? Но потом неопределённо махнул рукой и неожиданно для себя решил: «Пусть живет, дом большой – места всем хватит». Тем более что собака оказалась безобидная и понятливая. На прохожих без нужды не лаяла, ни на кого просто так не кидалась. Только лениво разгуливала по саду и с унылой задумчивостью смотрела по сторонам, как будто хотела что-то важное вспомнить, но не могла.

Постепенно Павел Васильевич пристрастился к прогулкам по саду вместе с собакой. Пообедает, наведет какой-нибудь еды в пластиковом ведерке и выходит в сад прогуляться. А собака уже бежит к нему, радостно размахивая рыжим хвостом, вертится под ногами, пока он шагает до собачьей миски, терпеливо ждет пока выливает, а потом принимается есть и забывает обо всем. Самозабвенно ест, аппетитно, как Павел Васильевич ел в далекой юности. И в саду с собакой Павлу Васильевичу стало не скучно. Она всегда чем-нибудь занята. Всё видит, всё замечает, на всё обращает внимание. Не ускользнет от неё ни падающий лист, ни сидящая на заборе ворона.

С кошкой и собакой в доме стало заметно веселее. Потом, правда, оказалось, что собака когда-то имела хозяина, но старый хозяин после смерти жены жутко запил, промотал всё вместе с домом и проживал сейчас, где придется. Большей частью в тростнике возле болота, где огромные бобриные норы и старая полуразвалившееся баня. Он несколько раз приходил к собаке, гладил её по крупной голове, говорил, что завидует ей. Она нашла себе пристанище, а ему совсем негде приткнуться.

Первое время Павел Васильевич старался быть с плешивым бродягой построже. Грубо с ним разговаривал, не подпускал слишком близко к душе. Думал, что он станет на пиво просить или на ночь пристроится где-нибудь в дровянике, но к счастью ошибся. Бродяга оказался совершенно безобидным. Павел Васильевич смотрел – смотрел, как он без своего угла мается, и не выдержал. Пригласил его к себе на жительство, а про себя подумал: «Дом большой, места всем хватит».

Теперь теплыми вечерами Павел Васильевич и деревенский бродяга подолгу задерживались на просторной веранде. Пили чай и беседовали. Хотя, если честно сказать, собеседник из пришлого мужика был неважнецкий. Он только слушал да вздыхал, а Павел Васильевич говорил, радостными глазами поглядывая на пышную зелень за окном. Причем, чем мудрее была его речь – тем вдохновеннее. В бывшем шахтере под старость лет проснулось что-то философское, и наличие внимательного слушателя было для него сейчас как нельзя кстати.

Иногда на веранде собиралось сейчас всё семейство Павла Васильевича: кошка, собака и беспризорный мужик Иван. Кошка, как всегда, сидела на подоконнике, высунув кончик языка. Собака лежала на полу возле порога, положив флегматичную морду на перекрестье лап. Иван располагался в старинном кресле с сонным лицом.

Если честно признаться, Иван был мужик невзрачный, худой, глуховатый, очень рано состарившийся. Половину лица у него занимала рыжая с проседью брода, а другая половина была землистого цвета с тёмными крапинками, но большого отвращения не вызывала. Над маленькими глазами нависали пышные брови, создавая густую тень, так что взгляд у Ивана всегда казался немного хитроватым, хотя, скорее всего, иронии в нём не было никакой. Так – сплошная созерцательность.

Иван ложился спать рано, рано и поднимался. Шаркая подошвами, выходил на крыльцо, садился на верхний приступок и смотрел на восток. Любил тот момент, когда из-за леса на горизонте появляется солнце. Рядом с Иваном иногда устраивался пес с печальными глазами, приходила кошка с высунутым языком, а кое-когда появлялся и сам хозяин дома с озабоченным видом. Он любил поспать по утрам и не понимал людей, готовых пожертвовать сном ради зрелища. Хотя в середине лета даже запущенный сад перед домом мог показаться великолепным – настолько много в нем было всего: и густой серебристый малинник, и пахучая смородина, и высоченная крапива вдоль забора, и одинокий большелапый репей возле бани.

А однажды утром в конце сада появилась женщина такая же невзрачная, как Иван, такая же скуластая и такая же немолодая. Иван пояснил, что это его сестра идет, хотя Павел Васильевич и так уже догадался.

Женщина подошла и села рядом со всеми на крыльце. Сказала, что проходила мимо и решила заглянуть просто так. Ей ничего не нужно, только с братом немного поговорить и всё. Вот сейчас поговорит и уйдет. И Павел Васильевич сразу догадался, что она пришла неспроста, что у неё есть какой-то свой тайный план. Вот только стоит ли этого плана опасаться – не мог для себя решить. На всякий случай пригляделся к ней получше…

Собственно, ничего особенного – баба как баба, только слегка полноватая. Русая или рыжеволосая сразу не поймешь. Зад узкий, плечи широкие, очень короткая шея. Вот только глаза совсем не такие, как у Ивана. Синие глаза и довольно большие, с загадочной грустинкой где-то внутри.

Женщину звали Зинаидой. Она стала приходить всё чаще. Мыла полы, протирала мокрой тряпкой громоздкую мебель, что-то переставляла, поливала, облагораживала. Потом задержалась на целый день и приготовила сытный, хотя и простоватый обед. Потом собрала ужин. После ужина осталась пить чай на просторной веранде, слушала умные разговоры Павла Васильевича и смотрела в запущенный сад с загадочной полуулыбкой на скуластом лице.

В общем, так получилось, что однажды утром Павел Васильевич обнаружил Зинаиду рядом с собой на просторной кровати. Вспомнил вчерашний вечер во всех подробностях и ощутил внизу живота приятную ноющую пустоту, как когда-то в далекой юности. Подумал, что он ещё нестар и женщина, лежащая рядом с ним в постели выглядит не такой уж массивной, как ему показалось в первый момент. Ну, конечно, она немолода, да и плечи у неё излишне широкие, пальцы на руках огрубели от тяжелой работы, но, не смотря на это, осталось в ней что-то манящее, теплое и родное, без чего настоящему здоровому мужчине сложно обойтись…

С этого дня в старом купеческом доме воцарился порядок. То есть у каждого жителя в нем появились свои обязанности и свои права. Зинаида как-то очень быстро вошла в роль хозяйки дома и уже довольно скоро все его постояльцы это почувствовали. А одной из первых, естественно, кошка. Досталось ей и за лень, и за старость, и за сонный вид. Сначала её миска перекочевала в сени, потом – на улицу, а потом и сама кошка куда-то запропастилась. Павел Васильевич хватился её не сразу, так как целыми днями сейчас работал в саду. Перекапывал междурядья под яблонями, возил на скрипучей тележке коровий навоз от соседей, менял гнилые доски в заборе, окружающем сад. К вечеру сильно уставал и не чувствовал в душе ничего, кроме странной апатии. О философских беседах на просторной веранде сейчас даже речи не было. И былая созерцательность исчезла куда-то.