Андрей Яхонтов - Роман с мертвой девушкой Страница 6

За что получил после окончания передачи разнос и нагоняй.

— Кто ты есть? А он — Поэт. Поэт с большой буквы. Он знает, что говорит, — негодовал Гондольский. — Если называет Чехова Чехловым, то неспроста. Это образ. Метафора. Он, может, имеет в виду «человека в футляре»!

Выступление поэта-сернокислотника сильно поколебало мое мировоззрение, я не мог не отметить: оно вызвало шквал подлинных, а не заранее записанных на пленку и пущенных по трансляции звонков. Почитатели фуфловического дара кричали, что потрясены открывшейся им правдой о влиянии воспаленных слизистых оболочек на глубинные процессы стихосложения и человеческой антибактериологической незащищенностью провозвестника свежего направления в искусстве (напомню: речь шла о воспевании тухлого мяса). Если до снискавшей шумный успех передачи я сомневался в безупречности эстетических воззрений поносника, то после его триумфа не колебался: одержимость телесозерцателей выявлением симптомов ящурной инфекции и геморроя, бескомпромиссность Фуфловича в разоблачении собственных язв и обнаружении залежей перхоти отсеяли малейшие претензии на его счет.

Мало-помалу я напитывался опытом. Отсортировывал зерна от плевел. Проникался замыслом и постигал ход мыслей тех, в чьи шеренги угодил. Случалось, Гондольский и Свободин журили меня — за чересчур медленное вхождение в мир обуревающих современного зрителя страстей, в тот отсек его полушарий, где возвышенные устремления тесно сплетались с глубочайшей преданностью и готовностью служить идеалам добра. При этом оба куратора (в моем восприятии они являли собой две половины единого мозга), бывало, схватывались не на шутку в непримиримой полемике, спорили до хрипоты, но состояние нескончаемой творческой конфронтации не мешало им дружить и согласованно вырабатывать конструктивную линию. Гондольский, сверкая глазами и маниакально крюча когтистые пальцы, твердил: экранные персонажи должны быть растоптаны, развенчаны, размазаны по стене, изобличены, загнаны в угол, задушены, иначе публике не извлечь из увиденного и услышанного направляющего нравственного урока; Свободин полагал: экран сам по себе, будто рентгеновский луч, обнажает и просвечивает тех, кого демонстрирует, дело вещателей — вот именно увещевать, убаюкивать (пока не поступит распоряжение применять шпицрутены или другие кардинальные средства). Я не смел вмешаться в дискуссию гигантов. Кто я был, чтобы прокламировать свои взгляды? Мог ли уподобить себя колоссам? С благоговением наблюдая, как хватко и прозорливо руководят они процессом окормления эстетически неимущих, интеллектуально ущербных, осознавал: не дотягиваю до уровня голиафов!

— Снять с эфира сюжет о ботаническом саде! — метал громы и молнии Свободин. — Поставить репортаж о прорвавшейся канализации! Больше стоков! Пены! Говна! Пусть купаются в клоаке! Не хватает цветовой гаммы? Дайте перебивку: станция метро «Рижская», контрастно желтое с контрастно коричневым! Нагнетайте, варьируйте, ищите!

Гондольский командовал:

— Где массовое пищевое отравление? Трансляцию из гепатитного центра похерить, слишком стерильно! Сгорела всего одна лечебница для умалишенных? Нет обугленных тел? Безобразие! Почему заранее не позаботились о наполнении сетки вещания? Как дела с червями в каше у моряков? Подлодка не затонула? Плохо! Очень плохо! Крупный план пробирок, кал на анализы и ушные полипы! А теперь глисты из желудочного санатория! Заказных убийств кот наплакал? Все банкиры живы? Не лезет ни в какие ворота! Херачьте обморожения, вич-инфекцию, бомжей в коллекторах и то, как они поедают крыс, не забудьте люис в хранилищах кропи, подсыпьте удушенных матерями младенцев, проституток на панели, погрязнее, поразнузданнее, дайте мелких коррупционеров, наконец! Крупных не трогать, они — наши потенциальные и реальные содержатели.

Слушая повеления, я млел. Собственные ограниченность и недалекость становились очевидны мне самому. Шелуха заблуждений опадала с зашоренных глаз.

Третий мой собеседник, Иван Златоустский-Заединер («ниспровергатель основ», так он сам отрекомендовал себя в растиражированном газетами анонсе передачи), вошел в студию крадучись. Опасливо протянул сухощавую лапку для пожатия и представился:

— Инакомыслящий… Отчаянный… Практически бесстрашный.

В процессе беседы этот разбитной малый с морщинистой бурундучьей мордочкой опытного проныры и козлиной бородой (в ней запутались хлебные крошки и остатки яичницы) и впрямь с неопровержимостью доказал, что охрабрился до безрассудства: в умопомрачительной своей дерзости он не просто затеял развод с женой — дочерью одного из высших чинов комитета госбезопасности, не только отнес заявление с требованием о расторжении брака в районный суд, а, окрыленный приверженностью постулатам хартии вольности (в чем полностью совпадал и солидаризировался с Душителевым), спешил уведомить об этом своем рисковом шаге с амвона моей передачи — всех прогрессивно настроенных единомышленников.

— Это акт громадного мужества, жест высокого неповиновения и отваги, — докладывал он мне и (в моем лице) всем, кого хотел подтолкнуть к аннулированию браков, заключенных по расчету. — Мы прожили без любви десять лет. Но чаша переполнилась. Кранты! Тестя лишили персональной пенсии и машины с мигалкой. Открепили от спецраспределителя. Где теперь брать воблу и икру? Не могу делить ложе с той, отец которой — тюремщик. Не имею ныне даже права защиты от телефонной прослушки. А раньше имел. Что немаловажно: ведь параллельно с диссидентством занимаюсь валютными махинациями, у меня фирма по отмывке денег в Финляндии.

Возвысив голос до дискантных срывов, он пожаловался, что сволочь-теща всегда мешала ему осуществлять антитоталитарную деятельность, вот и совсем недавно очередной раз запретила обнародовать критические замечания в адрес вице-премьера и таким образом сорвала атаку на негодяев-ретроградов, по рукам и ногам спеленавших первое лицо государства. Набрав в легкие избыток воздуха, Златоустский возвестил: помазанник на царство буквально стонет под игом своих власть предержащих заместителей! Попутно беспредельщик заклеймил олигархов, обирающих простых трудяг, в частности, заставивших лично его потесниться на дачном участке: обнаглевшая финансовая верхушка окружила построенный на пожертвования в пользу политзаключенных трехэтажный коттедж — своими четырехэтажными особняками. Разве не возмутительно? Ратоборец дрожал от негодования. Пот катился по его лицу.

Я посочувствовал:

— Судя по испарине, отстаивание принципов дается нелегко.

Он ответил:

— Я из парной. Хлестался насмерть… Вениками. С депутатами и парочкой сенаторов… У нас традиция — париться по четвергам.

Благодаря тому, что операторы показали крупным планом его раскрасневшееся чело и крупные соленые капли на лбу, популярность передачи вновь возросла.

— Молодец, улавливаешь суть, — хвалил меня Гон-дольский. — Совершенно не имеет значения, о чем базланить и чесать языки, главное: вкусно подать моменты схожести всего живого… Перечитай книгу поэта-соплесоса про экскременты. Посмотри фильмы Баскервилева. Убедись: это явления одного розлива. Почерпнутые, так сказать, из одной кадушки. Передача не имела бы сотой доли успеха, который ей выпал, сиди на твоем месте прилизанный денди с накрахмаленным воротничком и надушенным носовым платочком… Люди хотят видеть близкую, понятную каждодневность. Смрад, свалки, ковыряние в носу, тромбофлебиты и флегмоны — вот их ноосфера. Отребье хочет удостовериться: оно ничем не хуже хваленого высшего общества. А, может, и лучше. А высший свет мечтает сбросить напяленную личину цивилизации и изваляться в грязи. Те и эти едят, пьют, облегчаются. Совокупляются. Делаем святое, нивелируя расслоение, сближая крайности. И вожаки, и паршивые овцы — единое стадо…

В следующий эфир я по наводке Гондольского и Свободина залучил горбатенькую балерину Розу Хутор — дочь известного дирижера Вральмана, взмывшего по карьерной линии благодаря балагурству и шутовству. Используя великолепно подвешенный язык и освоив навыки тамады, делец от музыки уверенно торил дорогу в чрево власти и заручался все более прочными позициями среди высокопоставленной чиновничьей знати. Над его прибаутками покатывался синклит сановников первой величины, шаромыжник угождал влиятельным лицам на правительственных тусовках, товарищеских посиделках и корпоративных междусобойчиках (управлять застольями у него получалось значительно лучше, чем махать палочкой перед оркестром), наконец, ему благоволил сам Свободин. Не забывал папа и о дочурке: припадая сразу на обе ноги и всплескивая куцыми ручонками (точь-в-точь подстреленный рябчик с перебитыми крылышками), они покорила все без исключения подмостки мировых культурных столиц и была отмечена бездной хореографических наград. Я оказался не готов к встрече с мастерицей волшебных «па». А ведь редакторы предупреждали: разнополюсными висками и крашенными, в разные стороны торчащими патлами никого не удивить, это отработанный пар — какой прикол заготовим на этот раз? Самонадеянно возомнив: придумается по ходу, я допустил непозволительную, вопиющую промашку! Отчасти спасло чудо: накануне передачи разболелся зуб, щеку раздуло.