Алексей Смирнов - Пассажиры Страница 6

Не знаю, что тут на что повлияло – вид сумки, факт ее доставки или само соседство – но Упс прекратилось.

И воцарился мир.

Тогда пролетарий повернулся к соседу, сосавшему пиво, и начал рассказывать, как работал ремонтником. В звуковом диапазоне Упс и шире.

А я приехал как раз!

Я же обещал, что все кончится миром.

Да, забыл сказать. Девчата, меня окружавшие, взахлеб обсуждали журнал с глянцевыми трусами и передачу про Дом номер Два.

Призыв

В метро (я очень внимательно слушаю такие вещи и ничего не путаю) только что прозвучало:

«Помогайте беременным женщинам, помогающим инвалидам и людям с плохим зрением».

Демиурги

Поздний вечер, метро.

Полный вагон рыбаков.

Финский бульон-залив еще не до конца переварил ледяную корку зимнего жира. Рыбаки сидят до последнего.

Мне их сильно не хватает, этих рыбаков. Несколько лет назад, когда я каждое утро садился в поезд, эти странные люди с громоздкой экипировкой были для меня бесплатным триллером. Удовольствие от созерцания этих фигур, как и от всякого триллера, строилось на контрасте и радости за личный комфорт. Я даже забавлялся, вспоминая не помню, чью, обидную песню про жен, встречающих рыбаков, которых доставили прямо со льдины на чрезвычайном вертолете. «Кормилец спустился с небес», – вот как пелось в той песне, не без высоколобого сарказма. А жены стоят внизу с разинутыми ртами.

Меня не покидало подозрение, что это какие-то особенные люди. Придешь на залив и видишь вдали множество черных мушек. Сидят неподвижно, не пьют и не курят, хотя, конечно, как-то же они пьют и курят, потому что иначе теряется весь смысл. Каждый сам по себе, никакого общения, никакого обмена продуманными мнениями и видами. И едут-то в поезде молча, лишь рыкнут изредка что-то универсальное, размытое семантически. Как будто из камня высечены, да и близко уже к тому по текстуре кожи с проникновением в податливый, восприимчивый к оледенению мозг.

Вчера я решил, что они, может быть, демиурги.

Они никого не ловят. Они зависают над водами и творят Рыб.

Они сосредотачиваются, и Рыбы образуются из ничего.

Но дело, вполне возможно, обстоит совершенно иначе, наоборот. Не исключено, что это сами Рыбы охотятся на рыбаков. Потому что эпоха Рыб к маю месяцу заканчивается, и наступает эпоха Водолея. Льдину отрывает, и вот уже Рыбы густеют косяками, ждут, когда им удастся выделить из ловцов чистый Духовный Экстракт.

Не знаю, короче. В быту такие люди ничем не выделяются.

Был у нас физиотерапевт – милейший, невысокий человечек, немного хроменький, и даже машину себе купил такую же трогательную, «Оку»; выходит однажды за ворота, а ее хулиганы перевернули, и вот он стоит весь беспомощный, кричит одиноким голосом человека. И, представьте, туда же – рыбак оказался! Сам мне рассказывал, как отправился с железным ящиком за далекие горизонты, по талой льдине. В конце апреля было дело. Солнышко к полудню припекло, захотелось демиургу назад, а берег-то вот он: близко, да не укусишь! Лед уже почти весь растаял! И пришлось ему петлять два часа, выбирать местечко потверже. Уже спешит, и ножку-то хромую приволакивает; уже в каждой полынье ему по серой раковой шейке мерещится, но не сдается, ибо в сердце у него – пламенный рыбный мотор. Так и ходил он по водам, аки посуху, но вышел, иначе как бы я узнал.

Анимализм

Пришли родители.

Рассказывают, что видели в троллейбусе мужика, который вез на рукаве огромного откормленного ворона.

Разговаривал с ним.

Мать:

– Кто?

Отчим:

– Ну, мужик, не ворон. Мужик с вороном.

Мать:

– Что же он ему говорил?

Отчим:

– Ну, я не знаю. Ну, «не ссы, блядь, потерпи, сейчас выйдем».

Полифония

Троллейбус.

Мужчина лет пятидесяти сидит, нашел себе стоячую жертву, застенчивого курсанта медицинской службы.

– Вот ты скажи мне, кем ты будешь? Гинекологом?

Посторонняя женщина в очках, с соседнего сиденья:

– Проктологом!

Курсант, пожимая плечами:

– Кем прикажут.

Мужчина:

– Ну а все-таки?

Курсант:

– Инфекция.

Женщина в очках, словоохотливо и радостно:

– Инфузория!..

Мужчина:

– И чем ее лечат?

Курсант:

– Лекарствами. И закалкой.

Женщина в очках, с готовностью поет:

– Если хочешь, если хочешь быть здоров…

Мужчина, доверительно:

– Я вот призывался в 77-м…

Я вышел остановкой раньше нужной. Позади меня женщина в очках задумчиво приговаривала, качая головой: «Одна, совсем одна».

Правила маскировки

Никак не пойму людей, которые ездят в метро в камуфляже. С семьей, в выходной день.

От кого они прячутся, от кого хотят скрыться? Ведь ничего не получится.

Чтобы спрятаться в метро, нужно проколоть себе бровь и вставить гантельку, а в уши – наушники, да выкрасить черным ногти, да взять в руки банку с джин-тоником. Тогда никто не догадается, что ты на самом деле джеймс-бонд и выполняешь невыполнимую миссию, сопровождаешь жену в мир кожи и меха.

Пластырь

В вагон метро вошел продавец лейкопластыря.

Он был пьяный в дрезину.

Он очень долго топтался на месте, обретая точку опоры и устаканиваясь. Утвердившись, он обратился к пассажирам:

– Лл-ляко..пстырь!… залепляет…

Лейкопластыря при нем не было. Он его потерял.

Ручки

Снова некрополитен.

Вошла продавщица всего, кубических очертаний; вошла и затрубила:

– Ручки гелевые, на масляной основе, пишут в любом положении…

Пауза. Не меняя интонации, тем же нечеловеческим монотонным голосом:

– Ручек нет, блин, кончились, надоели они мне…

Я так захохотал, что стало неловко. Беззвучно, но лицо выдавало. Вокруг сидели чинные, каменные пассажиры – кроме очаровательной девушки напротив. Она занималась тем же, что и я. Так мы и ехали, поглядывая друг на друга и прыская, пока я не вышел.

Кун-шу

Троллейбус.

Спортивная старушечка-кондуктор протягивает ладошку. Я сую мелочь и бумажку: десять рублей. Бумажка сложена пополам. Из бумажки торчит какой-то чек.

Старушечка осклабилась и весело сверкнула очками:

– А ваши чеки мне не нужны! Нет!

– А мне – ваш билет…

Не реагируя:

– Если чеки хранить – деньги не будут держаться! Чеки нужно выкидывать! Денег не будет… У китайцев написано! Кун-шу вроде, да? Читали?

– Как скажете, – пожал я плечами. Скомкал чек и бросил на пол, намусорив.

Дома у меня, между прочим, полным-полно чеков, и в карманах тоже.

Старушечка пошла дальше, помахивая детектором.

Я услышал озабоченное:

– Эти ваши карточки – тоже чеки… не будет денег…

Пропавшие среди живых

Та же кондуктор-старушечка, тот же троллейбус. Четыре дня спустя.

У старушечки – монолог. Не без яда.

Очки сверкают.

– Их сразу видно – всяких вологодцев, тамбовцев… новгородцев. Тут немцы сели! Заблудились. Я к ним, показываю: платите! А они не понимают. Тут одна подошла – давайте, говорит, переведу. Переводите! – говорю. И она стала переводить. А те как начали возмущаться! А я им говорю – вы не понимаете, где находитесь! Вы в Ленинград приехали, это вам не Европа!… А они в ответ только и знают свое: Швайн, да Швайн…

В ассортименте

Метро.

Вдохновенный торговец религиозным календарем.

– Есть Прощенное Христом Воскресение…

Экипаж

Троллейбус пошел на вираж, и все покатились.

Из-под колес вырулил невменяемый «мерин» и умчался по синусоиде, по большой кокаиновой дороге.

Салон наполнился криками:

– В который раз!… Как везет, сука такая!… людей же везет!

Я стоял молча, с непроницаемым лицом и смотрел в окно.

На уровне моего пояса ожил сидячий мужчина.

– Во всем виноват водитель, – с горечью произнес он и вдруг ударил меня пальцем в живот. – Правильно?

Я согласился, поводя носом и постигая, что спирта в попутчике все-таки больше, чем солода.

– Снег! – крикнул он скорбно и снова ткнул пальцем, на сей раз в окно, пытаясь заглянуть под колеса. Мимо струился девственно чистый и старчески пересохший поребрик, но тот видел снег. – Будто водитель виноват! Накидают, а виноват водитель.

Он помолчал, подбирая слова.

– Надоело, – сказал он решительно, – не могу больше. Пойду на Кировский завод, не хочу водителем. Водитель всегда виноват. – Он перевел взгляд на кабину, и я представил его в ней, здесь и сейчас. На лице выходного водителя появилась слабая улыбка: – А за рулем сидит мужик – он моментом отхуячит! Нормальный парень. Сорок семь лет.

Я вышел, мысленно меняя пилотов местами.

Роден

Автобус, мчится птицей. За рулем пригнулся горный орел.

Я сижу.

Позади – он и она, я их не вижу. Только слышу.

Слышу, как она притворно возмущается:

– Не порти мне прическу! Перестань!…