Самые страшные войска - Скутин Александр Витальевич Страница 6

Вскоре я вернулся в вагончик с чайником. Ротный взял со стола нашу пачку с заваркой (понятно, даже формально не спросив разрешения) и щедро отсыпал в чайник. Потом пошарил глазами по столу и спросил:

– А сахара у вас нету, что ли?

– Нет.

– Тогда иди отсюда.

Я не выдержал и сказал ротному:

– Вообще-то, вы и чай взяли без спросу.

Ротный надменно вскинул подбородок:

– Воин, ты что несешь? Совсем нюх потерял? Я, командир роты, должен спрашивать у тебя разрешения?

– Как командир моей роты, вы, конечно, ничего не должны у меня спрашивать. Но сейчас вы у нас в гостях. Притом еще и выставили нас на улицу.

– Мы – военные, мы всегда на службе, и днем, и ночью, и в будни, и в праздники, а на службе мне у тебя спрашивать нечего, это я могу с тебя спрашивать. Понял!

Последнее слово ротный уже прокричал.

– Да.

– Не «да», а «так точно», солдат. Службы не знаешь?

– Так точно, товарищ старший лейтенант. Разрешите идти?

– Иди.

Уже в дверях я оглянулся и сказал:

– Сахара у нас, как вы верно заметили, нет. Но я постараюсь со временем решить этот вопрос.

– Как решить?

– Не знаю еще. Но что-нибудь для вас придумаю.

Я вышел. Остальные по-прежнему мерзли у вагончика. Итак, командиры греются в нашем вагончике, выгнав нас на улицу, пьют наш чай, да еще недовольны, почему сахара нет.

Потом кому-то пришла в голову мысль:

– Пойдем в соседний вагончик, к молдаванам, погреемся. Так и сделали. Грелись у них, пока не увидали в окно через часик-полтора, что отцы-командиры пошли к себе.

На следующий день, то есть вечер, мы опять увидели, что с камбуза идет та же золотопогонная троица. Причем прямиком к нам! Мы среагировали мгновенно. Армия вообще учит действовать быстро, не раздумывая подолгу.

– Мужики, к нам вчерашние гости!

Печку загасили водой из чайника, топка при этом недовольно фыркнула, харкнув из дверцы в тамбур облаком пепла и пара. Открыли все фрамуги и дверь на улицу. Когда офицеры зашли к нам в вагончик, у нас стоял такой же дубак, как и на улице. Северным ветерком все выстудило мгновенно.

– Что здесь у вас происходит? – недовольно спросил ротный.

– Все в порядке, отдыхаем после работы.

– А почему не топите и двери-окна раскрыты? Вы же замерзнете ночью?

– Да печка чего-то чадить начала, угорать начали. Мы открыли для проветривания, а потом, как печка поостынет, хотим дымоход прочистить.

– А-а, тогда ладно.

Разумеется, они поняли, в чем дело. Для вида командиры еще постояли немного, спросили о работе. Но стоять-то холодно! И они пошли дальше. Мы закрыли окна-двери и растопили печку вновь. И тут к нам толпой ввалились молдаване.

– Пустите погреться, ребята. К нам ваши вчерашние гости пожаловали.

Наш метод выпроваживания непрошенных гостей быстро переняли все солдаты на вахте. Теперь офицеров всюду ждал холодный в буквальном смысле прием. После чего они безропотно мерзли в своем вагончике, пока он не прогреется. Еще позже они стали опять заходить после работы к солдатам погреться, но уже не выпроваживали их и вообще вели себя прилично.

Так мы приобщили этих отморозков благородного офицерского сословия к основным понятиям о чести и порядочности.

А через месяц ротному пришло сразу несколько посылок с сахаром и азербайджанским чаем – самым дешевым и низкого качества: половина пыль, половина палки. Отправителями были родители солдат нашей дурколонны. Ротный собрал нас и жестоко вздрючил, особенно досталось мне. Он вполне справедливо решил, что это моя идея. Но вскоре несколько наших ушли на дембель и ротный снова стал получать посылки с сахаром, не часто, но регулярно. Еще через полгода дембельнулось еще несколько солдат с дурколонны, и число посылок с сахаром, которые получал наш ротный, увеличилось. Не знаю, как долго продолжалась эта традиция, но и сам я после дембеля послал ему пару раз сахар и чай (самый дешевый!) в посылке. Пусть кушает. А не отбирает у солдат, не позорится. Чмо болотное.

PS: А ведь если б нормально чаю попросили, как люди – да неужели бы пожалели для своего командира!

Сережа

1980 год. Северная Карелия. 909 военно-строительный отряд, гарнизон Верхняя Хуаппа.

Субботний вечер. Обе роты вернулись из лесу в казармы. Я также пригнал свой чаморочный МАЗ в автоколонну, заглушил, слив воду, и отправился в баню.

В предбаннике первым я увидел Саню Казакова из Серпухова. Он вышел из моечного отделения – грязный, голый и счастливый. Его так и распирало от смеха. Говорить он пока не мог.

В бане очень четко можно разделить воинов-созидателей по их профессиям, когда увидишь их раздетыми. Есть белые, рыхлые тела – это наша "аристократия" – каптеры, клуб, пекарня, столовая и тому подобное. Остальные солдаты более или менее равномерно грязные.

Если у солдата правое плечо черное – это чокеровщик. На правое плечо он кладет пропитанный канатной смазкой ходовой трос лебедки трелевочного трактора, когда растягивает этот трос по завалу. Очень грязные водители, особенно водители самосвалов, как я. Но самые грязные – это трактористы.

Когда Саня немного просмеялся, я спросил у него, в чем дело.

– Там... там... Сережу... моют! Старшина приказал! – и он снова залился смехом.

Все ясно. Это действительно выдающееся событие.

Я много раз слышал байки о том, что некоторые воины с Кавказа попали в армию только потому, что "с гор за солью спустились". И был уверен, что это лишь дурные анекдоты, которые рассказывают шовинистически настроенные граждане.

Но наш Сережа, точнее – Сарухан, попал в армию именно так. Как он рассказывал, поехали они с отцом в город на рынок. На рынке к нему подошел комендантский патруль с офицером из военкомата.

– Сколько тебе лет, – спросили они Сарухана.

– Двадцать три, – ответил тот, гордясь тем, что он уже взрослый.

И Сережу забрали в военкомат прямо с рынка. Выдали военный билет, повестку и отправили в армию. Так наш 909 военно-строительный отряд пополнился незаурядной, выдающейся личностью.

Выдающийся он был прежде всего тем, что никогда не мылся. Воды боялся панически. От него постоянно исходила страшная вонь. В казарме вообще воняет, но запах от Сережи превосходил все мыслимые ПДК (предельно допустимые концентрации).

И нашему старшине Купченко это надоело. В субботу перед баней он построил роту, прибывшую из леса, и приказал:

– Сережу – вымыть. Дочиста.

Чтобы избежать межнациональных конфликтов, ответственными за непосредственное исполнение приказа он назначил земляков Сережи.

И началось развлечение для всего личного состава. Сережу раздели, завалили на бетонную скамейку, крепко держа его за ноги и за руки. Сережа, в духе своих представлений, решил, что его хотят изнасиловать. Распятый, он страшно ругался, клялся мамой, что он всех "зарэжэт".

В это время его усиленно мылили, терли мочалками, поливали водой с тазиков. Потом перевернули и продолжили омовение.

Сережа продолжал ругаться и грозиться, солдаты ржали до коликов. Потом его затащили в парилку, и когда он заорал "нэ магу больша" окатили холодной водой.

Затем Сереже торжественно выдали новое чистое белье и каптер попрыскал его одеколоном, пожертвовал своим для такого случая. Впервые черный чумазый Сережа стал белым, даже розовым.

Жестокие забавы, конечно. Но солдаты вообще – не ангелы. А в стройбате – тем более.

В общем, повеселились от души. Забыв банальную истину насчет того, кто смеется последний.

С тех пор Сарухан стал пропадать в бане, он стал фанатиком парилки. Он приходил в баню первый, а уходил самым последним, пропустив ужин. Самая лучшая, верхняя полка в парной всегда была занята Сережей.

И сейчас, много лет спустя, перед моими глазами стоит картина:

Сережа бьет тазиком по трубе и кричит в стенку (за стеной была котельная):

– Качегара! Я твой чан топтал неровный! Ташкент давай!