Геннадий Пименов - Дело пернатых. Пессимистическая комедия Страница 7

Аверченко и Кo

«Всякий смех – начало слез…»

На той же неделе наш учитель литературы снова пришел к директору в кабинет. И прямо с порога спросил, смотрит ли тот новый молодежный канал, тот самый альтернативный, созданный в пику известной сатирической передаче, на которой подвизаются изрядно поднадоевшие всем хохмачи. И получив отрицательный ответ, воспламенился: – И правильно, и не смотрите, а я вчера вляпался, потому что включил при дочери и жене. Вы представить себе не можете, что там вытворяют, разве что только ни гадят при зрителях на столе… Я посмотрел только два номера и выключил, хотя пришлось в итоге поскандалить с семьей.

– Да, что вас так возмутило? Это ведь те самые, авангардисты, которые протестовали против пошлости в театре у Петросяна?..

– Именно так, но вчера там выступала какая-то девка и вся интрига крутилась вокруг репризы «не сосала или сосала», а наша столичная публика ржала, будто пьяная солдатня. Я теперь представляю, какой там уровень сатиры у мужской половины, да этот Петросян против них херувим…

– Плюньте и разотрите! Не переводите нервы на них, с этим ничего не поделать, это теперь такая политика «у партии и правительства»…

– Зачем, для чего, это же опускает молодежь ниже плитнуса?..

– Дело все в том, что теперь таким хитрым способом ее отвлекают от площади, то есть переманивают и башляют потенциальный протестный электорат. Вникать в это дело опасно и бесперспективно: там вокруг первых лиц мудруют политтехнологи, которым на нас с вами и всю педагогическую науку глубоко наплевать…

– Так, а нам-то что делать?

– А нам надо школьникам предложить альтертативу – пусть, например, читают «Джонатана Свифта», Булгакова, Гоголя или нашего Щедрина. По крайней мере усвоят хороший язык и познакомятся с движением живой мысли…

– Попробую предложить им написать о сатире, в конце концов, по школьной программе надо поговорить…

На следующий урок литературы набился пришлый народ из других классов и Николай Николаевич не решился никому отказать: диспут так диспут. Слово взял уже не Сокольский, а другой ученик, и, откашлявшись, начал прямо с листа. Форма была выбрана вызывающая: не реферат, не сочинение или доклад, а настоящая прокурорская речь.

«Итак, на скамью подсудимых приглашается гражданин Аркадий Аверченко, неутомимый редактор «Сатирикона». По официальной версии критик советской власти, в октябре 1920 г. эвакуировавшийся в Константинополь, живший впоследствии в Праге, выезжавший на гастрольные поездки в Германию, Польшу, Прибалтику. Только маленький дополнительный штрих – исключительно истины ради: на деле Аверченко критиковал не только советскую власть, но и всех кого позволительно было критиковать – и левых, и правых, и кадетов, и черносотенцев-патриотов, которых выделял среди прочих особо. Сатира – жанр исключительный – она питается издержками жизни, без которых быстро сходит на нет. В критический период общественной жизни сатирики и юмористы плодятся как мошкара над залежалым продуктом… И по большому счету своим появлением эта людская порода обязана людским порокам и общественным недостаткам, не признавая, однако, с ними прямого родства…

Пишут, что «Сатирикон», ведомый Аверченко, чрезвычайно дорожил репутацией «Независимого журнала, промышляющего смехом», и «сатириконцы» стремились «не потакать низменным вкусам, избегая скабрезности, дурацкого шутовства и прямой политической ангажированности… Политической позицией журнала была подчеркнутая и несколько издевательская нелояльность: позиция очень выгодная в тогдашних условиях (выд. Г. П.) почти полного отсутствия цензуры, воспрещавшей лишь прямые призывы к свержению власти, зато позволявшей сколько угодно осмеивать любые ее проявления, в том числе и саму цензуру.

Февральскую революцию 1917 года Аверченко со своим «Новым Сатириконом», разумеется, приветствовал (выд. – Г. П.)…»

Чтобы выдавить из современных рафинированных аннотаций, мемуаров и автобиографий правдивую суть, мало перетрясти, испробовать на зуб печатные тексты, надо вникнуть в язык, задача которого эту суть затемнить. Итак, если перевести на более понятный язык, редакция держала «нос по ветру», подняв на флагшток вымпел лихой конъюнктуры. И успех был налицо: «…и я с гордостью могу сказать теперь, что редкий культурный человек не знает нашего „Сатирикона“ (на год 8 руб., на полгода 4 руб.)», – ну о чем еще можно было мечтать в несчастной самодержавной России, где корова стояла всего пять рублей!..

Но прямых призывов к свержению власти Аверченко лично себе не позволял: они носили косвенный, зато неумолчный характер. Страницы журнала были заполнены фельетонами, опусами, анекдотами, вектор которых был направлен против самодержавия, как исторической власти, а девиз был один: «Так жить дальше нельзя!»…

Притом Аверченко в отличие от сотоварищей умудрился сохранить внешность совершенно неподвластного партийным течениям человека. Он благоразумно посещал мероприятия, куда вход либеральной публике был закрыт: может, чтобы набраться там впечатлений для новых сюжетов, на всякий случай, чтобы не попасть окончательно в опалу властям. Однажды он даже пришел на похороны видного петербуржца, известного своими «правыми» взглядами. Один из противников подал устную реплику, отметив этот странный визит. Аверченко печатно заверил, что на похороны автора реплики не придет…

Друзья-биографы написали, что у Аверченко постоянно допытывались, какого он направления. А он свою партийную принадлежность умело скрывал: «Однажды… один из маститых критиков, много пишущий, никем не читаемый, но сохраняющий авторитет благодаря своей высокоторжественной и солидной глупости, спросил его: „Скажите, Аверченко, какого вы направления?“ Арк. Тим. вдруг покраснел и заикаясь, обычное явление, когда он волновался, ответил: – По отношению к Вам и другим, лезущим с такими вопросами – совершенно обратного»…

Бесспорно, это был достойный ответ, тем не менее, у недоброжелателей были тогда подозрения, что Аверченко скромничал: на деле он был глубоко партийным и верующим человеком: его верой и партией был гонорар… Тариф построчной или штучной оплаты служил ему, как и многим другим сатирикам-юмористам, лоцманом в жизни, ориентиром в пути. Смех стал для него источником жизни и всех ее наслаждений:

«…Он хохотал, и вся страна, как эхо, Ликуя, вторила веселью короля».

Сначала его кампания хохотала над монархистами, «столыпинцами» и «черносотенцами», потом над кабинетом Коковцова, проторив путь к власти «временщикам», над которыми долго хохотать не пришлось: их быстро сменили большевики, давшие скоро понять, что шутить не намерены и что хорошо смеяться последним…

Итак, «приветствуя революцию» Аверченко совершенно не ожидал «Октября», но по старой журналистской привычке бросился слушать очередного вождя. В самом деле, что ожидал литературный вития под балконом с Ильичом, призывающим «грабить награбленное»? Случайно ли наш Аркаша там оказался? Неужели лишь для того, чтобы написать «Письмо вождю», ставшее впоследствии знаменитым? Или, может, задумка была совершенно иная – в духе всего предыдущего творчества, революцию призывающего и прославляющего?..

И разве не горечь обманутых и нелепых надежд в самом известном фельетоне Аверченко – «Дюжина ножей в спину революции»? Вчитайтесь в эти «интеллигентские всхлипы обманутого хохмача». При внимательном обзоре произведений этого, как писали рапповцы, «буржуазного гада» и всей «сатирической своры», каждый может отметить, что эти аверченки, андреевы, тэффи были попросту способные на все недоноски, танцоры на пепелище, несчастные трюкачи. Показательно, что фельетон про ножи понравился даже самому Ильичу, который похвалил его в «Правде». В самом деле, «мавр сделал свое дело…» и теперь смех генерального сатириконца походил больше на плачь. Эти стенания замечательным образом подтверждали, что большевики пришли надолго, всерьез, и что не позволят, как при прежнем режиме, безответно шутить над властями. И чтобы хохотать над последними, сатириконцам пришлось уезжать за рубеж…

Уже спасаясь от большевиков, где-то под Севастополем, наш весельчак попал на уходящий подальше от родных берегов миноносец, «на котором было, по его словам, три моряка, семь гимназистов и два испуганных человека. Аверченке предложили «пост» хозяина миноносца.

– Вот, знаешь, где я получил настоящее удовольствие! В течение двух дней я был заправским капитаном самого настоящего миноносца! Это, брат, тебе не фельетоны писать»…