Илья Уткин - Приключения Синих Космонавтиков. История одного запоя Страница 8

Тогда нам было по двенадцать. Мы уже знали, что такое вино. А два-три года спустя эти школьные вечера превращались в пьяные шабаши. Мои сверстники – теперь уже комсомольцы, матерились, дрались и падали. Девочки тоже пили и тоже падали. Нельзя сказать, что с этим не боролись. Но – каков был район! Пролетарский. Грязь, пустыри, «хрущевки». Непрекращающееся пьянство и безотцовщина.

Мотя – Мишка Иванов и Галоша – Димка Волошин, были нашими лучшими друзьями. Димка учил нас играть на гитаре, и мы мечтали создать рок-группу. Однажды в восьмом классе перед танцами Димка предложил поэкспериментировать с водкой, по-взрослому. Купить была не проблема – за бутылкой мог сбегать любой из соседских алкашей, если добавить еще на «малька». Денег, правда, сильно не хватало на две с половиной поллитровки, и я вытащил пятерку из кошелька матери. Это было первое крупное воровство в моей жизни, было стыдно, страшно, но более всего меня охватывало возбуждение перед необыкновенным приключением. Меня всегда, сколько я себя сознавал, изрядно «колбасило» в предвкушении какого-либо запретного опыта, будь то секс или вещества, кардинально изменяющие состояние.

Пили мы на лестнице, из одной чайной кружки по очереди, на закуску был хлеб и горсть конфет. Литр «Пшеничной» достался, в основном, троим из нас: Мотю упрямо выворачивало с первого же глотка. Помню чувство безграничного восхищения самим собой, потом – изрядную физическую активность: мы выломали железную дверь на чердак, а на улице пристали к каким-то незнакомым парням постарше нас – но, видя, что мы сильно не в адеквате, они просто удрали. В первую минуту погони я как будто летел с фантастической скоростью, но потом стали заплетаться ноги, в глазах запестрело, пришлось остановиться, чтобы не упасть. Мы повернули к школе. Выступал приглашенный ансамбль из другого района, а Леха не знал, притащил свой чудо-чемодан с пленками, да еще оторвал на нем ручку и фатально повредил панель.… В памяти – какие-то силуэты на сцене, громкая, несуразная музыка, визг девчонок, когда я начал блевать в тесной танцующей толпе – направо и налево, как из шланга. Кто-то засовывал мое лицо под холодную струю воды, и совсем близко угрожающе маячило ужасное каменное изваяние нашей директрисы, отставной кэгэбешницы. Мотя, хотя и не пил, а только нюхал и выплевывал, тем не менее, уснул в гардеробе, в комнатке, где хранились вещи-потеряшки, удивительно, что никто не догадался туда заглянуть, когда его искали – до утра с милицией. Еще больше шороху наделал Леха – вытащив меня с Димкой на улицу, он спалил – нет, скорее, взорвал силовой шкаф и почти на сутки обесточил школу – до того ему, как потом он объяснял нам, не пришелся по душе репертуар заезжего ВИА. А Дима Волошин, культурный мальчик, любимец нашей «русички», раздобыл где-то несколько битых кирпичей и хладнокровно разнес два окна в холле и два – в погрузившемся во мрак и панику актовом зале, где минутой раньше захлебнулась музыка и прервались плясы.

Да, безусловно, вечер тогда удался. Домой меня приволок физрук Иван Николаевич, добрейшей души человек, а Леха и Димка пустились в «бега», когда приехал милицейский «бобик». Странно, что я совершенно забыл эту историю и теперь, в беседке Шамиля, вдруг словно «увидел» ее вновь, точно на быстрой перемотке. А потом «выскочил» еще один почти полностью стертый из памяти эпизод.

– Блин! Я же видел Галошу, Леха!

– Да ты что! Где?

– .Ах-хренеть, как я сразу-то.… Так а случайно же. Попался мне на улице с портфелем, просто нос-к-носу, как с тобой! Он бизнесом занимался, с партнерами какими-то иностранными. Я на кладбище ехал, к родителям, потащил его с собой! Нет, подожди, родители ж на Шафировском… А, так у меня дружок там сторожем при церкви работал. Вот мы надрались в зюзю, потерялись там… Я к подруге зарулил на Северный, а Димка звонил мне на следующий день: спрашивал, не у меня ли его «дипломат» осел. У него там денег было – страшное дело, чужих, и еще документы какие-то супер важные. Он у могилки прилег, на скамеечку, и – прощай бабосы.

Леха крякнул.

– Блядь! Ты его не искал, что ли?

– Да он сам не звонил потом…

– Нет, говорю – тогда, на могилках, не искал, когда свалил?

Я задумался. Ушел я тогда на своих ногах, четко знал, что еду к Таньке… она ждала. Конечно, я походил, покричал.… Разве нет? Помню, добрался до Таньки, а у неё мать в шкафу «талонную» водку копила на ремонт дачи. Семь бутылок…

– Я… ты понимаешь, я же тоже «на рогах» был. Конечно, искал. Ты был на Шуваловском? Старинное кладбище, лес густой, сплошной лабиринт. Ты что думаешь – я его бросил?

Леха негромко крикнул в темноту – словно из ниоткуда, как призрак, выплыл закутанный в длиннополое пальто Аман. Пока они обсуждали, что еще надо принести в беседку, я сбегал в туалет, по дороге завернул к фонтану и хлопнул рюмку… Мы еще говорили с Лехой потом – о чем – уже точно не скажу. Кажется, мы спорили. Лет пятнадцать своей биографии Леха попросту «зажал». То есть, обещал продолжить рассказ, но позже. Мы пили еще. Я пытался курить, прожег дыру в халате. Последнее, что осталось в памяти в тот сумасшедший день – как Леха вез меня к дому в садовой тачке – как ребенка – бегом, с дурашливыми воплями, огибая стволы сосен…

4

Хотел написать: очнулся я утром. Но нет, утром я не очнулся, и вечером не очнулся, и на следующий день я тоже не очнулся. Очнулся дня, пожалуй, через три, и то – ненадолго. Что происходило со мной в течение этих нескольких дней, во время квантового скачка, можно описать кратко: лежал в глубоком обмороке. В вакуумной капсуле. Только несколько фрагментов сверх этого: фрагмент первый – мочусь в направлении унитаза, пространство неожиданно переворачивается – как экран на мобильнике, я больно бьюсь обо что-то, кричу, падаю в какие-то обломки (свернул раковину), после этого ползу по коридору на четвереньках, на руках – кровь (капает с головы), цепляясь за перила, перемещаюсь вниз по лестнице, открываю холодильник, там – водка, я пью из горлышка, запрокинув голову… Второй фрагмент: мне плохо, я совсем подыхаю, я ищу выпивку, мне мешает черненькая девочка (Гуля?), что-то мне говорит, пытается заглянуть в мое лицо, потом – исчезает, я продолжаю поиски и натыкаюсь на целую коробку виски в шкафу в прихожей. Еще фрагмент: люди. Собственно, скорее, их абрисы, силуэты. Леху почти не помню, только его голос, бубнит, не разобрать ни слова. Чьи-то руки, деликатно вытаскивающие пустые бутылки из-под моей подушки. Врач-нарколог, мрачный мужик (они все такие), прокалывает мне вену толстой иглой.

Однажды совсем рядом с моей истерзанной, перепачканной постелью я обнаружил большое окно с видом на море, само море едва видно из-за тумана, на стекле – капли дождя, внизу на дорожке – девушка в таком ярком желтом плащике, что у меня режет глаза, и я давлюсь беззвучными пьяными рыданиями – потому что мне горько, мне жалко себя, никчемного, погибающего, а еще при этом так грустно попискивает птичка, и ветерок из окна несет такой нежный запах мокрых сосен.… Потом я сажусь на стул, прямо на брошенный халат с прожжённой дыркой и обнаруживаю под ним почти полную бутылку… Телефон на виброзвонке гудел долго, противно…

Наконец, наступил момент, когда я проснулся и увидел свою комнату всю сразу, целиком. Потолок в голубых тонах, белый шкаф в углу, два кожаных кресла, между ними – столик, тарелка с пустыми капсулами от лекарств, банки из-под физраствора. Телефон и связка ключей от квартиры. На стуле – моя одежда и все тот же знакомый халат. Помедлив с минуту, я протянул руку и прощупал его без особой надежды на повторение чуда. Конечно, там не было ничего. Мое состояние – звенящая пустота, слабость, меня слегка пошатывало и потряхивало, но в целом я чувствовал себя вполне сносно. Первым делом – подошел к окну. На небе – ни облачка, на море – волны.

Такие проблески надежды, моменты прояснения чувств иногда случаются в протекании ураганных приступов. Как будто Бог дарует маленький, но ощутимый шанс притормозить, одуматься. Эта милосердная пауза наступает всегда неожиданно – и все стихает, словно ты попадаешь в сердце циклона, в мертвое безветрие, в пробел между буквой и знаком вопроса.

Я оделся, проследовал в ванную. С неприязнью скользнул взглядом по своему отражению в зеркале: опухшая рожа, седоватая щетина. Голова перебинтована, до затылка не дотронуться. Я почистил зубы, нашел одноразовый станок и, морщась от боли, кое-как побрился. Неплохо было бы принять душ, но я понимал, что прежде мне необходимо сделать что-то более важное. Например, убедиться в том, что я выпил все, что было в доме. И уже после – успокоиться.

На кухне был полный «голяк». Я постарался представить ход мыслей хозяина многомиллионного особняка, сидящего на постоянной «дозе» элитного скотча: чтоб запас был всегда под рукой и одновременно – недосягаем для больных идиотов, попадающих в число почетных гостей – где бы он его заныкал? Потом я смотрел там, где, как мне казалось, я спрятал бы сам, если б сильно боялся воров и прочей похмельной нелюди. Я переместился в гостиную, ступая мягко, как кот, поискал глазами камеры – мой мозг работал четко и хладнокровно: я был безупречно безумен, и я был – матерым шпионом, резидентом в охоте за секретной папкой, и за моей спиной затаила дыхание вся суровая невидимая спецслужба Её Величества!