Валерий Казаков - Страна чужой жизни. С юмором о грустном Страница 8

Зарабатываем мы немного, но умеем со вкусом одеться, и поэтому выгодно отличаемся от тех людей, кто работает на нашем предприятии, но не в конторе. Хотя таких сейчас мало… У нас всего шесть человек рабочих. Это потому что никакой готовой продукции мы не производим. Мы только подрабатываем, сушим и храним зерно. У нас Хлебоприёмное предприятие.

Как я уже говорил, первую половину дня я обычно читаю газеты и рассуждаю о чем-нибудь милом с женщинами из нашей конторы. Я умею непринужденно шутить и рассказывать анекдоты. И мне, порой, кажется, что все окружающие меня женщины именно это во мне и ценят больше всего. Вообще, я давно заметил, что молодые женщины любят людей веселых и остроумных, с которыми легко можно скоротать безделье. А в нашей конторе настоящей работы на всех как-то слишком явно не хватает.

Часа за два до обеда мы обычно пьем чай, собираясь в кружок возле пакета печения или пряников. Шутим, жуем и смотрим в окно на заснеженную улицу. На улице хотя и холодно, но уже не так мрачно. Всё-таки середина марта. В ясную погоду там весело парятся, оттаявшие возле конька тёмные крыши соседних домов. Кое-где на ветвях берез, ссутулившись, сидят сонные грачи и ворчливые местные вороны.

Перед самым обедом солнце поднимается так высоко, что начинает отражаться от белого подоконника, который сбоку от меня. Оно слепит глаза и, вместе с тем, слегка греет. Я закрываю веки, подпираю рукой гладко выбритый подбородок и начинаю думать о близкой весне, которая всегда меня воодушевляет, настраивает на что-то хорошее. Я не хочу спать, но глаза мои почему-то слипаются, уши закладывает ватой, шея слабеет. Я начинаю клевать носом, потом спохватываюсь – делаю внимательные глаза, но всё тщетно.

– Андрей сегодня опять, на ходу засыпает. Видно, молодая жена уснуть не давала, – пошло шутит кто-нибудь из конторских.

Все смотрят на меня и ехидно хихикают. Мне становится не по себе, и я начинаю умоляюще поглядывать на главбуха. Она меня понимает.

– Ну, что вы девки зря парня смущаете, – говорит она и строго стучит концом шариковой ручки по столу.

Девки умолкают, а она ободряюще улыбается мне.

Ну вот, что я говорил. Я ей, определённо, нравлюсь, иначе, почему бы она стала за меня заступаться. Она со мной заодно. Да если к ней толком приглядеться – она ещё не так стара. То есть, вовсе даже не стара, и фигура у неё прекрасная и глаза игривые, и взгляд лукавый. Не всякая молодая женщина так свежо выглядит. Вот выберу подходящее время и скажу ей какой-нибудь неожиданный комплимент, или цветы подарю. Или лучше заманю её в кладовку, где хранятся пыльные отчеты за пять последних лет, как бы случайно обниму и поцелую – да так, чтобы голова закружилась. А потом – будь, что будет.

Весной я на всех симпатичных женщин смотрю с каким-то особым чувством. У одних мне нравится фигура, у других – глаза, у третьих – волосы. Весной у меня такое чувство, будто все красивые женщины пытаются меня соблазнить, а я как бы ненароком поддаюсь их соблазнам. Я не сопротивляюсь. Пусть порадуются своим успехам. Пусть насладятся… Весной неистовая мужская сила меня переполняет – выплёскивается через край. Я чувствую себя молодым растревоженным тигром, упруго ступающим по мягкой лесной подстилке, изнемогающим от собственной мощи, которая не знает преград. И я не думаю, что это дурно. Эго хорошо. Ведь мне ещё только тридцать пять. Я высок, медлителен и смугл. Мои серые глаза задумчиво-романтичны, щеки бледны, а губы красиво очерчены. Пожалуй, я нравлюсь женщинам, но вовсе не горжусь этим. Скорее, это меня смущает немного. Это меня сковывает.

На обед я обычно хожу домой. Мы с женой держим козу и кур. Поэтому на обеде я едва успеваю поесть, потому что большую часть времени хожу по хозяйству. Несу козе сена, бросаю зерна курам и только после этого появляюсь на кухне у стола. Ну конечно, домашнее хозяйство в провинции – это вещь вполне закономерная, но когда приходишь домой на полчаса, пытаешься всё успеть и не успеваешь – это угнетает. Особенно, когда жена обижается и начинает указывать мне на какие-нибудь недоделки. Тогда я озадаченно смотрю на неё и не могу понять, за что можно любить эту толстую, неряшливую бабу? Ну конечно, у нас есть дети и это дает ей право надеяться на мою покладистость, но кощунственно думать, будто мое терпение беспредельно.

Хорошо ещё, что вечером я могу отдохнуть с детьми. Они меня любят своей наивной детской любовью. Обычно я лежу на диване перед телевизором, а они лазят по мне, кричат и смеются. Им весело со мной, а мне хорошо с ними. Но когда ко мне случайно подходит жена – они сразу перестают смеяться и кричать. Они бояться её. Она в доме хозяйка и всё здесь принадлежит только ей.

– Лежит, а воды в бане нет, и по хозяйству ещё ничего не сделано, – спокойно, но с укором говорит жена.

– Сейчас принесу, сейчас всё сделаю, – отвечаю я и срываюсь с места. Ношу воду в баню, дрова к печке на завтрашний день, очищаю дорожки во дворе от последнего снега.

На улице уже звёздно и холодно, так что кончик носа пощипывает. Иногда я останавливаюсь передохнуть где-нибудь в саду под яблоней, сую руки в карманы, стою и думаю о том, что я, вероятное, живу не своей жизнью. У меня было с детства какое-то иное предназначение. Но я его прозевал, прошел мимо, не разглядел – и меня закабалила эта женщина, появившись в роковой момент, пленив меня своим скромным видом и старомодной девственностью. А предназначение, верно, было иное, высокое. Не даром же в детстве я так хорошо рисовал, так легко писал школьные сочинения, так искренне увлекался философией. Будущее рисовалось мне значительным, пролагающим путь к неким творческим вершинам, к мастерству. И теперь мне до слез жаль, что ни одна из детских грез не осуществилась. Всё смяли и смололи тяжелые жизненные колеса. Только временами мне ещё кажется, что я буду жить вечно и всё успею, всё смогу. Но неожиданно, среди ночи, вдруг заболит что-то в левом боку – и иллюзия бессмертия исчезнет. Тело скорчится до размеров испуганной души и совсем некстати вдруг явится осознание того, что ты такой же, как все.

Я люблю солнечные мартовские дни. Бывает, выйдешь из конторы на улицу, а снег так ярко горит, что глаза режет, и такое ощущение в душе, как будто только что проснулся. Всё кругом кажется новым, разноцветным: и синеватые от старости заборы, и дощаной туалет, слегка покосившийся под тяжестью снега, и разноцветные тряпки на проволоке, и конский помет на дороге. Вздохнешь полной грудью влажный весенний воздух, и обдаст тебя вдохновением, как будто выпил стакан красного вина. И вспомнишь вдруг, как когда-то уже давно-давно ступил с крыльца босыми ногами в малиновое летнее утро и стал вдруг совершенно другим человеком, очень ярко чувствующим красоту. То есть, ощутил в себе что-то новое, чего до сей поры не замечал.

Вернувшись с холодной улицы в тёплую контору, я дочитал вчерашние газеты и стал потихоньку засыпать. Как вдруг главному бухгалтеру позвонил какой-то важный начальник из района и сказал, что скоро у нас объявится ревизор из Федеральной Налоговой Службы.

Его, как водится, не ждали. Моя сонливость моментально улетучилась, да и все остальные женщины в нашей конторе сразу нашли себе работу. От показного усердия лица у всех стали деревянные, а щеки покраснели.

Ревизор появился у нас через час. Это была женщина. Как только она вошла в бухгалтерию, так сразу сообщила, что наш район давно не выполняет план по прибыли. После того как спиртоводочный завод в Красновятске по ошибке закрыли – район потерял налогов на двести миллионов рублей, тогда как все остальные промышленные предприятия дают только сорок два. И вообще, в последнее время у главных финансистов района такое впечатление, будто всё движется к упадку, всё разрушается и гибнет.

Я пригляделся к этой женщине повнимательнее, и… она мне очень даже понравилась. На вид ей было лет тридцать семь – тридцать восемь. Она была высока, красива, но слегка полновата. Хотя некоторым женщинам такая полнота очень даже к лицу. И на стуле она сидела, красиво прогнувшись в спине, как будто перед кем-то позировала. И волосы у неё были удивительно пышные. Они отсвечивали на солнце охрой и медью. В общем, через какое-то время я стал испытывать к ней почти физическое влечение. И когда она неожиданно ушла с директором в его просторный кабинет – я почувствовал, что меня обокрали.

Конец ознакомительного фрагмента.