Марина Леванте - Политиканиада, по линии ада Страница 9

А, когда ты шагаешь по лесу с мандатом партийным и говоришь, что защищаешь, это странно смотрится, лесник, егерь, бл#… и ещё поэт и борец-одиночка, за спиной которого целый грушевый кагал… Потому и плачет Меньженицкий на собраниях, как заправский плакальщик на похоронах у своего почившего близкого родственника… Им же, плакальщикам, это свойственно, поплакать на людях, сморкнуться, удариться головой о стенку и пойти с улыбкой, даже не утирая слёз, дальше, с осознанием в душе, что всё, как надо… Работа у них такая, плакать…

Но, правда, не далеко уходил егерь и лесник, он привычно обращался только к тем людям, которые имели непосредственное отношение к его роду деятельности. Нет, ни к ведению домохозяйства, тут он и сам неплохо справлялся, а к тем, кто охранял, лелеял и пестовал его родной Сер Бор, и не к тем, кто классно, под пиво отдыхал на его зелёных, не испорченных ещё серым гравием, лужайках.

Остальных же в расчёт поэт не брал, что значит, просто игнорировал… Будучи интеллигентом по натуре, Сергей Александрович не считал нужным отвечать на какие-то вопросы, что не касались его очень важной общественной деятельности, даже вежливо заданные вопросы о погоде, от незнакомых людей, он по возможности, обходил стороной, ежели только речь не шла о погодных условиях в его любимом Сер Боре, будто весь метеорологический прогноз сосредоточился только там.

Вот в такие значимые для него отрезки времени, Меньженицкий с боевой готовностью, мог с кем угодно, долго и нудно распинаться на темы знакомого уже серого гравия, вырубки лесов и незаконных разведений костров, совсем позабыв, о том, как совсем недавно и сам жарил шашлыки в неположенном месте.

В общем, называя вещи своими именами, плевал товарищ Меньженицкий на всех, как на знакомых людей, так и на незнакомых ему людей, обеспокоенный только серым гравием и кустами с елями и берёзками, совершенно не понимая, что игнорируя людей, он может запросто остаться и без деревьев… А, тем более, игнорируя незнакомых людей, ибо никогда не знаешь, чего от них ждать, гадости или всё же помощи.

И всё же для многих, так же разделяющих озабоченность Сергея Александровича уничтожением окружающей среды, люди оставались всё же предпочтительнее деревьев, за которыми многое можно не увидеть, и человека, в первую очередь…

А вот, что это может оказаться за человек, это уже совсем другой вопрос, это уже зависит от самого себя, что ты проглядел, или что не доглядел, и не сядешь ли вместе с кем-то на одну скамью, разделив одну камеру и одну участь, из-за своей недалёкости, потому что в голове на тот момент была только одна мысль, раздражающая своей неизменной устойчивостью «Ой, только не надо эту урбанистическую серость тащить в Сер Бор…» даже не зная, что есть ещё целых 50 оттенков серого, не говоря уже обо всех существующих бесконечных красках природы, что даровала нам всем жизнь, и которую, конечно же, надо беречь, чтобы и самим оставаться живыми и здоровыми, вдыхая полной грудью чистый, а не загаженный, воздух окружающей среды, источающей ароматы первозданности, не дезорируемые запахами жарящего шашлыка, а то, глядишь, и за твоей спиной неожиданно появится очередной маньяк и предъявит тебе свой партийный мандат, где будет написано, что ни егерь, он и не лесник, а просто бл#… маньяк он… Вот, он кто…

Незаконченный половой акт

В те незапамятные времена ЕГО знали таким:

Член КПСС со студенческой скамьи. Занимался чтением литературы, запрещённой в СССР. В 1980 был допрошен в КГБ и исключён из театрального ВУЗа. В восьмидесятых в апреле был арестован и год с небольшим провёл в Лефортовской тюрьме по обвинению в антисоветской пропаганде.

Ради своего освобождения ОН заложил около ста студентов ВУЗа, в том числе вообще, непричастных к его антисоветским «шалостям». Особенно отличился на суде над одним своим сокурсником, давая показания, которые и легли в основу приговора, вылившегося в 7 лет лагерей и 5 лет ссылки. Позднее, чтобы обелить себя в глазах оклеветанных и оговорённых им людей, ОН сочинил и стал распространять клеветническую легенду, будто бы стучал не он, а стучали на него, обвинив в доносе на себя студентов-однокурсников и с совершенно другого курса. В выборе жертв своей клеветы ОН был холодно-расчётлив, руководствовался тем, что в то время из всех жертв его доносов и оговоров фамилии некоторых молодых людей были особенно на слуху. Один из них к тому времени стал известным публичным и медийным журналистом, а имя второго стояло в афишах самых ярких театральных спектаклей тех лет, то есть было тоже публичным.

Но ЕГО ложь разоблачили как прямые участники и свидетели тех событий, вышедшие на свободу, так и известные диссиденты и правозащитники, получившие доступ к архивам КГБ.

Оказалось, что та пара сокурсников никак не могла «донести» на НЕГО, потому что из числа десятков других студенты допрашивались уже после ЕГО ареста. ОН просто пошёл на сделку со следствием и ради собственного освобождения написал покаянное письмо в КГБ, а вслед за тем и десятки доносов. На основании этих доносов в КГБ была устроена очная ставка… Попавшись на клевете и лжи, доносчик и провокатор, сдававший своих друзей, оклеветавший десятки непричастных студентов, пытался изворачиваться и юлить. Но, прижатый к стенке, рискуя подвергнуться судебным преследованиям за клевету, ОН был вынужден «подчистить» в сети свою лживую автобиографию, смягчив свою роль в этой истории с арестом, не уточнив, что на самом деле это не они донесли на него, а ОН на них, став жертвами ЕГО доноса. Однако эти «правки» никак не сказались на ЕГО весьма сомнительной репутации, запомнившегося студентам театрального вуза не талантливыми статьями о театре, а вызывающим эгоцентризмом, беспочвенной фанаберией, ни на чем не основанным высокомерием. И десятками доносов.

Дело прошлое, но эта липкая подленькая, хитро запущенная этим стукачком и провокатором ложь, всё же отразилась не только на дальнейшей судьбе его самого, но и ребят, которых Он так подло подставил, выгораживая свою гадкую натуру, названную ещё и ко всем прочему очень метко интеллектуальным бревном.

Прыткий и расчетливый, ОН написал заново свою историю, которая выглядела теперь так:

В 1980—1982 гг. работал почтальоном

В 1983—1988 гг. – лифтером

Осенью 1986 г. вместе с другими участвовал в создании одного из первых неформальных образований периода Перестройки.

В 1987—88гг. – один из лидеров Федерации социалистических общественных клубов.

В 1989—1991 гг. – обозреватель…

В 1988—1989 гг. один из лидеров…

Летом 1989 г. был одним из инициаторов…

В 1990—93 гг. – депутат… член… опять один из лидеров…

С весны 1992 г. – вновь обозреватель, но…

С марта 1993 г. работал экспертом…

С 1995 г. занимается главным образом политической публицистикой…

Работал старшим научным сотрудником, но непонятно, когда…

В ноябре 2001 г. выступил одним из инициаторов чего-то…

С апреля 2002 г. – директор Института, какого-то…

С апреля 2005 г. – ещё раз член…

Летом-осенью 2005 – один из организаторов… что-то опять организовывал…

C декабря 2005 – председатель, какой-то…

Вот, так коротко и ёмко… без особых уточнений и подробностей о деятельности на каждом поприще и в целом.

А в целом, тогда в те, далёкие советские времена из всех учащихся этого вуза только ОН был членом КПСС. Только один студент из всего института, даже не курса, одетый с иголочки, катавшийся как сыр в масле, разъезжавший по заграницам – и не по каким-то Болгариям, а по Англиям, получавший всё из рук советской власти, который решил поиграть в диссидентство, при этом, не отказываясь от тех многочисленных благ, которые ему давала советская власть и ранняя партийность. ОН не был Сахаровым или Марченко, первый – отказался от всего, второй – уникальный математик, сгнил в тюрьме. Это была банальная лицемерная карьеристская сволочь, – как говорили позже о НЁМ те, кто был непосредственно знаком с НИМ, – ничего не заработавшая в жизни собственным трудом, уверенная в своей безнаказанности и неуязвимости, считавшая, что игры в антисоветчину лично для него безобидны.

Но особенная гнусность этого избалованно-холёного эгоцентрика состояла в том, что он втянул в своё «баловство» многих ребят, которые в отличие от него, как вскоре выяснилось – стукача и предателя, впоследствии очень пострадали.

Оценив к четвёртому курсу все ЕГО бесконечные «человечьи прелести», знакомые и однокурсники стали относиться к нему с едва скрываемым презрением, чего ОН совсем не замечал, ни тогда и ни позже.