Загадочная Пелагея - Василий Михайлович Сухаревич Страница 9

УЕДЕТ ЛИ ДОКТОР ЮРИЙ НИКОЛАЕВИЧ?

Дорогие товарищи, я надеюсь, вы меня простите, что я выступаю перед вами в костюме Добчинского! Но наш уважаемый художественный руководитель Корнелий Сократович опасается, что если я скажу речь и потом начну одеваться и гримироваться, то надолго задержится спектакль. А речь эту надо обязательно сказать и непременно вот так, при всем честном народе. Такого мнения и все актеры нашего как-никак народного театра, и я в том числе. Мы считаем своим долгом сообщить всем жителям поселка Жимерки (ну, если не всем, то лучшим из них, которые ходят на спектакли своего родного театра) пренеприятное известие. Хорошо знакомый всем вам доктор Юрий Николаевич Иванов написал заявление об уходе из нашей поликлиники и больницы. А как сообщила мне его квартирохозяйка Агафия Тимофеевна', он уже и вещи начал собирать. Уезжает. (В зале гул неодобрения.) Реакция ваша правильная — полное недоумение!

Я не собираюсь попрекать Юрия Николаевича ни нашей лаской, ни нашим хлебом-солью и тем более возрождать старый жимерский обычай. Многие пожилые люди, видимо, хорошо еще помнят, как встречались, бывало, у нас на базаре две хозяйки, ставили кошелки на рундуки, а то и прямо наземь и начинали строчить друг дружку, как из пулеметов: ах, ты такая-сякая да разэтакая. Это так и называлось: срамить на базаре. Всю родню, всех друзей и знакомых, бывало, переберут, дегтем перемажут… Вспомнишь — и кажется, тыщу лет назад это было. А видел я такое сам еще эдак они аки дым от лица огня. И сейчас взял я слово вовсе не для того, чтоб укорять вас, дорогой Юрий Николаевич-, а затем, чтоб рассказать вам на прощанье, как мы полюбили вас, как и за что так высоко оценивали (голоса: «А он здесь?» «Да вон сидит под портретом Тимирязева!» «Вместе с супругой!»)

Начну с себя. Вскоре после того как приехал к нам этот совсем еще молодой доктор — примерно года три тому назад, — случилась со мной вот какая оказия — обморок. Прибежал чуть свет в поликлинику, меряют мне давление, говорят — студенческое, снимают кардиограмму — то же самое. Выходит, по аппаратуре, здоров как бык. Посылают к нему на осмотр. А он внимательно поглядел все анализы, все кардиограммы и спрашивает: «На что жалуетесь?» Я рассказываю: так, мол, и так, встал ночью, чувствую, худо мне. Подошел к зеркалу, гляжу: лицо белое, как рубаха. Потом как провалился. Оказывается, упал. Очнулся — на полу лежу. Поднялся, чувствую, все прошло. И что же говорит мне этот доктор? «А может быть, вы первый раз в жизни бросили на себя объективный взгляд и не выдержали?» Я настроился на похоронный лад, а меня невольно смех разбирает. Не пойму, и как он догадался, что я большой любитель юмора. Ведь я же все юмористические журналы, начиная еще с «Сатирикона», собираю, у меня в картотеке одних анекдотов тысяч семь наберется. Но кто юмор любит, тот анекдотов не рассказывает. Он каждое слово старается так повернуть, чтобы оно искру давало и, как жаворонок, трепетало от веселья и радости. Вот точно такой юмор и Юрия Николаевича. Дерзновенный, смелый, неожиданный. Выслушал он меня тогда внимательнейшим образом и говорит: «Ничего серьезного!» «Но я теряю сознание!» Он очень эдак сурово спрашивает: «А может, оно у вас вообще не прочно держится?» Тут уж я не выдержал и расхохотался, а он продолжает: «Если говорить серьезно и даже философски — ясно одно: разрушение организма идет вполне нормально. Человек вы возраста преклонного, много испытаний и переживаний выдержали, организм у вас изношенный. Вот и закупорился какой-нибудь сосудик мозга — только и всего. Давайте способ лечения выбирать вместе. Я могу выписать сейчас вам лекарств, таблеток, процедуры назначить, вы начнете круглые сутки лечиться, а значит, день и ночь смерти ждать. Со смертью ведь как обстоит дело — или ты ее боишься, или она тебя, третьего не дано. Так, может, изберем второй путь: наплюем на эту фигуру-дуру и будем жить в свое удовольствие?» И что же вы думаете, вылечил-таки меня доктор. С тех пор даже не засвербило у меня нигде. Желающие могут проверить, зайдите к нам на почту, спросите: брал ли техник по телеграфным аппаратам Ладушкин Егор Петрович хоть один бюллетень за последние год-два? И все скажут: ни разу не болел Петрович. А все это ваша психотерапия, дорогой Юрий Николаевич! (Тут встает в третьем ряду полная, румяная, вальяжная женщина и перебивает оратора.)

— Что верно, то верно. Есть у него подход к людям! Возьмите мою мать. Все про нее говорят: мрачная женщина. А почему? Да потому, что она в жизни всего недополучила. Смолоду вбила она себе в голову, что нос у нее утиный — и все ее беды отсюда. Только в двадцать девять взял ее за себя вдовец с шестью детьми, а сам ушел на фронт и погиб. И она шестерых чужих и меня, седьмую, родную, честно поднимала одна-одинешенька. Да она только с год как впервые спину разогнула, когда я на повариху выучилась и стала в чайной работать. Она к многолюдству привыкшая, а теперь все, одна и одна. И поэтому на всех молодых, веселых, красивых, что проходят мимо нашего дома, глядит она сердито, должно, просто завидует, других причин нету. И вот, представьте себе, слегла она. Вызываю доктора. А мама уже пятые сутки лежит, смотрит в стену. С утра оделась во все чистое, явно помирать собралась. Мне доктор шепнул: «Оставьте нас!» Что он ей поначалу говорил — не знаю, тихо беседовали. Только потом прислушалась, батюшки-светы, крик и гвалт. Маманя кричит: «Много ты в грибах понимаешь! Сопляк!» Он свои доводы. Вдруг врывается маманя ко мне в горницу в своей покойницкой рубахе, хватает из буфета тарелку и нырь в подвал. Гляжу: вылезает с грибами — и к доктору: «На, пробуй и сам скажи!» И что же вы думаете сделал доктор? Отведал грибов, закрыл глаза, помолчал и сказал всего два слова: «Нет слов!» А маманю как будто живой водой сбрызнули. Ожила. А меня отозвал Юрий Николаевич в сторону и говорит: «Никаких ей лекарств не надо, с ней