Рафаэль Сабатини - Лето Святого Мартина

Рафаэль Сабатини

Лето Святого Мартина

Гарольду Ли из уважения к его знаниям, в знак благодарности за его поддержку, в силу моей привязанности к нему и почти всерьез я посвящаю эту трагикомедию.

Глава I. СЕНЕШАЛ ДОФИНЭ

Господин де Трессан, его величества сенешал[1] Дофинэ, сидел в непринужденной позе: его пурпурный камзол был расстегнут, и нижнее платье желтого шелка проглядывало в образовавшуюся прорезь, как проглядывает сквозь лопнувшую кожуру разбухшая мякоть перезревшего плода.

Его парик — скорее дань необходимости, чем моде — лежал на столе среди пыльных бумаг, а на толстом маленьком носу, круглом и красном, как вишня, покоилась дужка очков в роговой оправе. Его лысая голова — настолько лысая и сверкающая, что при взгляде на нее почему-то возникало неприятное чувство — возлежала на спинке огромного кресла, скрывая от взгляда постороннего замысловатый герб, вышитый на коже малиновой обивки. Глаза его были закрыты, челюсть отвисла, и казалось, что нос и рот словно состязались друг с другом, являясь источником раскатистого храпа, который означал, что господин сенешал напряженно трудится на службе его величества короля.

А в углу, между двух окон, за столом гораздо меньших размеров бедно одетый, бледнолицый секретарь выполнял за свое скудное жалованье те обязанности, за которые господин сенешал получал необоснованно большее вознаграждение.

Тишина этой просторной комнаты нарушалась лишь всхрапыванием господина де Трессана, царапаньем брызгающего пера секретаря и потрескиванием поленьев, с шипеньем горящих в огромном, похожем на пещеру камине. Внезапно к этим звукам добавился еще один. Тяжелые портьеры синего бархата, украшенные серебряным узором, с характерным шелестом раздвинулись в стороны, и управляющий господина Трессана в плотно облегающем тело костюме черного цвета, с тяжелой цепью — знаком его статуса — церемонно шагнул через порог.

Выронив перо, секретарь бросил испуганный взгляд на своего спящего господина, затем поднял руки над головой и испуганно замахал ими в сторону управляющего.

— Ш-ш-ш! — трагедийно прошептал он. — Doucement[2], месье Ансельм.

Ансельм помедлил. Он оценил серьезность ситуации. По его лицу пробежало выражение растерянности. Но быстро взяв себя в руки, он тихо, как будто опасаясь, заявил, что придется сделать именно то, о чем он говорит: «Тем не менее его надо разбудить».

Секретарь ужаснулся еще больше, но Ансельм, однако, не обратил на это никакого внимания. Будить его превосходительство сенешала Дофинэ во время послеобеденной дремы было делом небезопасным, он знал это по прежнему опыту, но еще более опасно было бы не повиноваться черноглазой женщине, ожидавшей внизу, которая требовала немедленной аудиенции.

Ансельм понял, что находится между молотом и наковальней. Однако он был человеком, привыкшим к осторожности: привычка, порожденная свойственной ему леностью и развившаяся среди тех благ, которые выпали на долю управляющего господина де Трессана. В задумчивости он погладил клинышек своей рыжей бороды, надул щеки и поднял взор «к небесам», которые, как он полагал, находились где-то по ту сторону потолка.

— Тем не менее его надо разбудить, — повторил он.

И тогда судьба пришла к нему на помощь. Где-то в доме со звуком пушечного выстрела захлопнулась дверь. На лбу секретаря выступил пот. Он безвольно откинулся в кресле, считая себя погибшим. Ансельм вздрогнул и в немом проклятии ухватил зубами сустав указательного пальца.

Господин сенешал пошевелился во сне. Производимый им равномерный шум достиг своей кульминации, но вдруг оборвался, когда сенешал будто внезапно подавился и резко всхрюкнул. Медленно, как у совы, веки его раздвинулись, приоткрывая бледно-голубые глаза, взгляд которых зафиксировался сначала на потолке, а затем на Ансельме. Он мгновенно сел, хмурясь и пыхтя, хаотично перетасовывая руками бумаги на столе.

— Тысяча чертей! Ансельм, почему меня отрывают? — еще наполовину не проснувшись, недовольно пробурчал он. — Какого дьявола тебе надо? Неужели ты не думаешь о делах короля? Бабилас, — это было брошено секретарю, — разве я не говорил вам, что у меня много дел и меня нельзя беспокоить?

Выдавать себя за самого занятого во всей Франции человека было величайшим удовольствием в жизни этого тщеславного и деятельного бездельника, и всякая аудитория, пусть даже состоящая всего лишь из собственных слуг, подходила для того, чтобы играть эту роль с пристрастием.

— Месье граф, — произнес Ансельм с заискивающей интонацией. — Я бы никогда не осмелился войти, если бы дело было менее срочным. Но мадам Кондильяк ожидает внизу. Она желает видеть ваше превосходительство.

Трессан моментально проснулся. Он поспешно попытался одной рукой пригладить похожую на воск поверхность лысины, в то же время схватив парик. Потом грузно поднялся из своего огромного кресла. В спешке надев парик набекрень и наклонившись всем телом к Ансельму, принялся натягивать и запахивать раскрывшийся камзол, и его толстые пальцы едва справлялись с этим.

— Мадам la Douairiere[3] здесь? — воскликнул он. — Поторопись-ка с этими пуговицами, мошенник. Живее! Разве могу я в таком виде принимать даму? Как я?.. Бабилас! — рявкнул он, вертясь, так что Ансельму пришлось пустить в ход обе руки, выполняя приказание.

— Зеркало… из шкафа!.. Бегом!

Секретарь молниеносно исчез и вернулся в тот момент, когда Ансельм завершал туалет своего господина. Трессан пребывал в скверном расположении духа, поскольку не успел слуга застегнуть пуговицы его жилета, как он собственноручно вновь расстегнул их, не переставая при этом энергично проклинать своего мажордома.

— Ансельм, собака, у тебя нет никакого вкуса, никакого разумения! Ты думаешь, я появлюсь в этом наряде, сшитом по моде полувековой давности, перед мадам маркизой? Никогда! Снимай, снимай его. Подай мне камзол, который привезли в прошлом месяце из Парижа, желтый, со свободными рукавами и золотыми пуговицами, и шарф — малиновый, который я приобрел у Тайлемана. Поворачивайся быстрее, скотина! Как, ты все еще здесь?!

Ансельм, понукаемый таким образом, старался вовсю, гротескно переваливаясь с ноги на ногу, как торопящаяся водоплавающая птица. Вдвоем с секретарем они одевали и украшали господина сенешала до тех пор, пока он не начал походить на райскую птицу, хотя и уступал ей по гармонии оттенков и элегантности очертаний.

Бабилас держал зеркало, а Ансельм поправлял парик сенешала, в то время как сам Трессан завивал свои черные усы — каким образом они сохранили цвет, было загадкой для его знакомых, — и расчесывал клинышек бороды, украшавшей один из его нависавших друг над другом подбородков.