Анн Голон - Анжелика. Тени и свет Парижа Страница 10

Он идет по коридорам, в которых зарождается шум первых сдавленных рыданий. Он идет к своему окончательному одиночеству.

Все расступаются перед ним.

Вчера кардинал дал ему последние наставления: «Никакого премьер-министра, Ваше Величество. Никаких фаворитов! Владыка — вы один».

Мазарини сообщил также королю тайны, известные лишь трем-четырем доверенным людям. Те тайны, что называют «государственными»: старые заговоры и угрозы, напоминающие спящие вулканы, о которых должен помнить тот, кто берет на себя ответственность за народ и его историю.

Больше ему ничего не нужно.

Он готов.

В апартаментах кардинала застыл в молитве отец Биссаро. Священник принадлежал к ордену театинцев, основанному в 1524 году Каэтаном Тиенским и Джанпьетро Караффой, который и стал первым настоятелем ордена. До этого Караффа был архиепископом Театры, а затем под именем Павла IV взошел на папский престол. Священники создавали орден в надежде изменить нравы духовенства, они даже запретили монахам просить милостыню и иметь иные источники доходов, кроме добровольных пожертвований. Театинцы проповедовали, посещали больных, исповедовали приговоренных и умирающих. В своей власти папа Павел IV опирался на высший трибунал римской инквизиции и с его помощью издал «Индекс запрещенных книг»[11].

Итальянец Джулио Мазарини, питавший особое расположение к театинцам, пригласил их в Париж, где у них имелась собственная резиденция на набережной Малаке.

Карманы отца Биссаро и в этот грустный час были полны ходатайствами о возбуждении дел и всевозможными прошениями, которые он готовил к каждому посещению Венсеннского замка. Стоило показаться его длинной черной сутане с белой полосой по подолу, как тотчас же театинец подвергался бурному натиску, от которого он защищался как мог. Напрасно он говорил, что призван в Венсеннский замок для иной, более серьезной миссии. Сам кардинал уполномочил отца Биссаро подготовить его к смерти и помочь пересечь последний порог, как полагается доброму христианину.

Просители продолжали взывать к нему, умоляя призвать кающегося грешника на путь великодушия, справедливости и исправления…

Даже в последние часы жизни Его Преосвященство оставался всемогущим.

В его худых руках, сложенных в жесте покаяния, по-прежнему сосредотачивалась Власть.

Он принял все прошения, представленные театинцем, и собственноручно подписал их.

Неужели все кончено? Кардинала не стало.

Власть угасла.

Что теперь будет? К кому обращаться?

«Ко мне, господин архиепископ», — ответил на следующий день Людовик XIV, встретив в прихожей главу Собрания духовенства, который поинтересовался у короля, к кому отныне следует обращаться для решения вопросов, ранее находившихся в ведении кардинала.

«Никакого премьер-министра… Никаких всемогущих фаворитов… Государство — это я, господа».

Король приказал читать молитвы сорок часов кряду и облачился в траур. Двор должен был последовать его примеру. Все королевство шептало молитвы перед алтарями за упокой души некогда ненавистного итальянца, и два дня над Парижем, ни на секунду не смолкая, раздавался похоронный звон.

Позднее, в своих мемуарах Людовик напишет: «Кардинал, который любил меня и которого любил я…»

После того как были пролиты последние слезы юного сердца, которое отныне не могло позволить себе быть чувствительным, Людовик XIV принялся за работу.

Двор недоверчиво улыбался. Король составил расписание, в котором отметил каждый час; сюда входили все дела, включая балы и свидания с любовницами, но прежде всего работа, работа напряженная, постоянная, скрупулезная. Придворные качали головами. «Это продлится недолго», — говорили они.

Это длилось пятьдесят лет.

Глава 4

На другом берегу Сены, в Нельской башне, отголоски королевской жизни доходили до нищих, благодаря рассказам Баркароля. Карлик всегда был отлично осведомлен о том, что происходит при дворе, потому что порой, нарядившись в костюм шута XVI века с бубенцами и перьями, он открывал двери дома одной из самых знаменитых парижских прорицательниц.

— И прекрасные дамы, которые приходят ее повидать, напрасно скрывают свои лица под масками и вуалями, я их всех знаю…

Он называл знакомые имена и приводил известные Анжелике подробности, поэтому она нисколько не сомневалась, что самые роскошные цветы из окружения короля частенько посещают подозрительное логово этой гадалки.

Ее звали Катрин Монвуазен. Она получила прозвище Лавуазен — «Соседушка». Баркароль уверял, что она опасна и, кроме того, очень искусна. Присев на корточки в излюбленной «жабьей позе» рядом со своим другом Деревянным Задом, Баркароль запросто раскрывал Анжелике тайные интриги, описывал ужасающие деяния и мошенничества, свидетелем которых он становился. Анжелика то пугалась, то сгорала от любопытства.

Почему же все эти знатные дамы или принцы покидали Лувр, облачившись в серые плащи и маски? Почему бежали они по грязным переулкам Парижа и стучали в дверь вертепа, которую им открывал гримасничающий карлик? Почему доверяли свои самые сокровенные тайны слуху полупьяной женщины?..

Потому что они хотели получить то, что невозможно приобрести за деньги.

Они хотели любви. И той любви, что присуща молодости, и той, которую пытаются удержать стареющие дамы, понимая, что любовники ускользают из их сетей. Приходили сюда и ненасытные честолюбцы, которые стремились подняться все выше и выше…

Они клянчили у Лавуазен магическое зелье, порабощающее сердце, афродизиаки, пробуждающие чувственность.

Некоторые жаждали заполучить наследство старого дядюшки, который почему-то и не думал расставаться с жизнью, кто-то мечтал о смерти старого мужа, соперницы или еще не родившегося ребенка.

Лавуазен была акушеркой, отравительницей и колдуньей в одном лице.

Чего же еще они хотели? Отыскать клады, общаться с дьяволом, увидеть призрак покойного, убить колдовством на расстоянии… Им некуда было идти, кроме как к Лавуазен. А здесь стоило лишь договориться о цене, и Лавуазен созывала своих подручных: ученого, изготавливающего яды; лакея или служанку, крадущих письма; сбившегося с пути священника, служащего черную мессу, и подыскивала ребенка для жертвоприношения, ребенка, в шею которого всаживали длинную иглу и пили кровь…

Анжелика, низвергнутая на самое дно Двора чудес процессом о ложном колдовстве мужа, слушая рассказы Баркароля, внезапно обнаружила, что настоящее колдовство существует. Карлик также открыл ей глаза на ужасающую извращенность религиозных чувств в их век, когда место Бога занял Сатана.