Сергей Минцлов - Гусарский монастырь Страница 10

Поздоровавшись с Плетневым, Соня бросилась к матери.

— Мамочка, милая, сыграй нам, мы танцевать хотим.

Серафима Семеновна встала и, подхваченная под руки дочерями, почти побежала с ними в дом.

Шемякин шел за ними.

— Аня… Соня… какие манеры… У меня волосы дыбом встают! — говорил он, подняв вверх плечи.

В старом зале с хорами раздались звуки вальса. Шемякин обхватил сзади жену за талию, и первая пара закружилась по паркету; второй пошли Светицкий с Соней, третьей — Курденко с Нюрочкой. Лакеи проворно зажигали свечи.

— Как вам ни неприятно танцевать со мной, а уж так и быть, удостойте! — сказал Курденко Нюрочке, звякнув шпорами и наклонив не то с повинной, не то с насмешкою голову.

— Противный… — томно произнесла та, с клонившись ему почти на самое плечо.

За вальсом последовал менуэт, после него Анечка затребовала гросфатер, и в этом важном дедовском танце смешил всех чопорностью и самыми неожиданными штуками Шемякин.

Только после ужина, около полуночи, стали разъезжаться гости из Рыбного.

Серафима Семеновна и Соня вышли провожать их на крыльцо.

Ночь была темная, безлунная; лакеи светили фонарями господам, сходившим с лестницы. У крыльца на дворе виднелись позванивавшие колокольцами и бубенцами два четверика и тройка; на левых конях первых сидели форейторы с длинными шестами в руках, на концах которых дымно пылали смоляные факелы.

Около тройки офицеров вертелся на сером коне поддужный гусар [11] тоже с факелом в руке. Гости расселись по своим экипажам, раздались прощальные возгласы, колокола дрогнули и пошли заливаться вперебой друг другу все дальше и дальше от дома; красный свет факелов замелькал сквозь навес ветвей на дороге-аллее и затем разом погас у поворота за сад.

Хозяева вернулись в дом; Соня простилась с матерью и побежала к себе, а Серафима Семеновна направилась зачем-то в зал и задумалась у клавикордов.

— Что, матушка, пригорюнилась? — спросила высокая, крепкая, с темным морщинистым лицом старуха, вошедшая вслед за ней и начавшая тушить свечи.

— А так, Ненилушка… — опомнившись, отозвалась Серафима Семеновна. — Жизнь-то, гляжу, наша очень уж скоро бежит… Давно ли я сама молода была и так же вот здесь плясала… И все прошло; далеко, далеко все где-то!…

— Так уж Богом устроено! — ответила Ненила. — Всякому овощу свое время, сказывает пословица.

— А и совсем осиротеем, должно быть, скоро: Сонюшка-то у нас, того и гляди, улетит, пожалуй! — вдруг сказала Серафима Семеновна.

Ненила опустила руку со щипцами для свечей и повернулась к барыне.

— Как это так улетит?

— А как Анечка: замуж выйдет.

— Молода еще! — буркнула Ненила. — Для нее здесь и женихов не выращено!

— Ну, не говори, есть и хорошие…

— Кто такие?

— Светицкий, Дмитрий Назарович…

Ненила неодобрительно мотнула головой.

— Федор Андреевич… этот, как муж, еще лучше будет!

— Ну уж и муж! — презрительно протянула Ненила. — Да его за одну ночь кошка съест!

Серафима Семеновна рассердилась.

— Какие ты глупости говоришь! Разве в росте дело? Он отличный человек…

— И поотличнее еще сыщется! С таким мужем нешто можно жить: он в год-то пять слов всего вымолвит — начнет говорить, а его сейчас и закупорит!

Серафима Семеновна махнула рукой и ушла в спальню.

Ненила, ворча, погасила последние свечи, и старый дом погрузился в темноту и безмолвие.

Глава VII

Совсем близко от Рыбного, всего верстах в двух от него, на том самом месте, где произошла когда-то битва с татарами, раскинулось по берегам реки Вожи привольное имение Пентаурова.

Барский дом стоял на высоком нагорном берегу ее и через огромный сад, спускавшийся до самой реки, глядел на заливные луга, беспредельною степью разлегшиеся по ту сторону.

Поодаль от усадьбы подымала над березовой рощей синие главы и золоченые кресты церковь; там, вокруг нее, спали, по преданию, воины, легшие за Русь в знаменитой битве.

Начинаясь от церкви, березовая роща полукругом окаймляла всю усадьбу Пентаурова и упиралась другим концом в реку. В том крыле ее, неподалеку от сада, лежала громадная каменная глыба; старики утверждали, что она с гулом и треском, в виде огненной бомбы, упала ночью с неба.

Недоброй славой пользовался этот чертов камень, и ходившие по грибы и ягоды бабы и дети избегали показываться вблизи него.

Не лучшая слава витала и над мрачным барским домом.

Говорили, что в горе под ним имеются обширные подземелья, вырытые еще разбойниками, когда-то подвизавшимися в тех местах; будто где-то в них спрятан несметный, заклятый клад и нечистая сила день и ночь сторожит его. В самом доме не раз якобы видели привидение, и всегда оно появлялось перед чьей-либо смертью, либо перед несчастьем.

Благодаря всем таким слухам и толкам, суеверный Пентауров и не поселился в Баграмове, а предпочел ему свой рязанский дом.

Но баграмовские хоромы стояли непустые: в них проживала мать Пентаурова, суровая и нелюдимая Людмила Марковна, со своею воспитанницей Леней.

Весть о затее Владимира Степановича долетела до них последних, когда под топорами многочисленных рабочих театр поднялся уже до высоты двухэтажного дома и оставалось только покрыть его крышей.

Огромные размеры здания опять явились предметом недоумения для любознательных рязанцев; Соловьева и Званцев, несмотря на все свое усердие, только путали и сбивали всех с толку в догадках о цели такой обширности здания и, чтобы покончить со всякими недоразумениями, энергичная Грунина решила покончить все разом.

Когда-то давно, лет пятнадцать назад, Грунина поехала с мужем на богомолье в Солотчинский монастырь и там, в церкви, после обедни сделалась свидетельницей следующего.

Какая-то важная по виду, старая барыня, высокая и прямая, несмотря на годы свои, со строгим землистым лицом, вошла в сопровождении толпы приживалок в храм и, подойдя к одному из иеромонахов — старенькому и низенькому — заказала ему отслужить молебен с акафистом святому Николаю.

Старичок надел епитрахиль и пошел к боковому приделу, где находился образ святого. Барыня и ее свита двинулись за ним. Следом же пошла и Марья Михайловна, очень заинтересовавшаяся незнакомкой и причиной молебна.

Спешил ли куда отец иеромонах, от природы ли был скор на язык, но только с первых же слов службы он зачастил и заторопился.

Дама сдвинула брови, потом нагнулась к стоявшей чуть позади и подшмыгнувшей к ней приживалке и довольно громко произнесла:

— Скажи, чтоб не спешил!

Приживалка подкатилась к иеромонаху и шепотком, почтительно передала ему слова барыни.