Елена Арсеньева - Вещие сны (Императрица Екатерина I) Страница 10

В том, что он – избранник Фортуны, Виллим уверился в самом раннем детстве. Ведь его сестра, красавица Анна, стала фавориткой русского императора! Сам-то Виллим, честно говоря, никакой особой красоты в Анхен не видел: так себе, куколка, довольно бесцветная, сухопарая, с фарфоровыми голубыми глазками, которые иной раз, словно чашка чаем, наполнялись злобой и хитростью. Но Петр видел в них только небесный свет и влюбился в Анхен еще прежде, чем стал государем. Взойдя на престол, он не забыл первую любовь.

Все на Кукуе, в Иноземной слободе, где жила семья Монсов, знали: если бы государя не женили чуть не силком, мальчишкою, на какой-то там русской Дуньке, он взял бы в жены Анхен. И сделал бы ее царицею! Но в начале правления Петра престол под ним то и дело покачивался, сотрясаемый то стрелецкими бунтами, то недовольством бояр, то народными волнениями, поэтому все, что он мог, – это сослать свою царицу Дуньку, Евдокию Лопухину, в монастырь. А к тому времени, как Петр окончательно прижал Россию к ногтю, выяснилось, что Анхен ему изменила. Вернее, изменяла довольно давно. Вскрылось дело случайно: ее любовник, саксонский посланник Кенигсек, умудрился свалиться в воду и утонуть там, где воробью было по колено. Ну, утонул так утонул, таким Кенигсекам, по мнению Виллима, в базарный день цена пятачок за пучок. Беда состояла в том, что при Кенигсеке обнаружились любовные письма Анхен!

И кончился фавор неверной красавицы (еще следовало благодарить судьбу, что ее живою оставили или в монастырь не заточили, подобно той злосчастной царице Евдокии!), и иссяк ворох благодеяний, которые сыпались на семейство Монсов, словно пух из перины фрау Хильды, госпожи Метелицы, – пух, который обращался в золотой дождь… Было от чего приуныть! Брат и сестра Виллима, Филимон и Матрона (русские называли ее на свой лад Матреною), в самом деле приуныли, хотя их государев гнев не коснулся: Филимон получил капитанский чин, Матрона была пристроена за государева любимца Теодора Балка. И все равно: они знай сокрушались о прежних баснословных временах, когда русский царь у них во-от где сидел! При этом они показывали сжатые кулаки: Филимон – увесистый, пудовый, Матрона – сухонький, подернутый веснушками.

Виллим о былом не сокрушался. Он всю жизнь, с малолетства, был баловнем женщин, которые называли его за редкостную красоту истинным Купидоном и осыпали нежностями и подарочками (последние он предпочитал первым, однако виду такого не показывал, а в конце концов стал находить и в дамских нежностях весьма много для себя удовольствий!). Фортуна, Судьба – она тоже женщина. А какая женщина может остаться равнодушной к очаровательным глазам и надменно-чувственным губам Виллима? Таких он еще не встречал. Недаром одна из гадальных книг, к которым он столь часто обращался, пророчила: «Ты будешь отменный гений, но недолго проживешь (на эти слова Виллим тогда не обращал внимания, считая их ошибкою печатника книги); достигнешь великих почестей и богатства; будешь настоящий волокита, и успех увенчает эти волокитства…»

За Фортуной Виллим волочился изо всех сил, и она являла ему свое расположение на каждом шагу. Правда, исполнять свою волю эта властная дамочка поручала мужчинам. Генерал Кейзерлинг оказал ему протекцию при приеме на военную службу, генерал Боуэр, очарованный его красотой и умом, взял его к себе в генеральс-адъютанты, Павел Иванович Ягужинский, любимец Петра, к молодому Монсу тоже благоволил. В конце концов Виллим попался на глаза государю…

Можно было опасаться, что неприятные воспоминания Петра о его сестре сослужат дурную службу Виллиму. Однако Петр совершенно выкинул из головы и сердца неблагодарную Анхен, восхитился сметливостью, проворством и удальством ее брата и взял его к себе денщиком. Должность была почетная, но хлопотная и вовсе не денежная. Майн либер Готт, на всю оставшуюся жизнь запомнил Виллим ледяной ветер, который сквозил по его карманам и кошельку! Именно в те дни он дал себе клятву, что рано или поздно станет богатым, по-настоящему богатым человеком. И он делал для этого все, что можно… и чего нельзя. К примеру, частенько запускал руку в хранившиеся у него деньги сестрицы Анны. И это было только начало… Про себя он втихомолку решил, что никакие химеры и предрассудки, вроде совести, гордости, чести, порядочности, никогда не станут ему поперек дороги!

Между тем женщины его обожали! К примеру, герцогиня Курляндская весьма обласкала Монса, который одно время находился в Митаве по делам. Сквозить в карманах наконец-то перестало, ну а то, что скудные средства герцогини стали еще более скудными, его мало заботило. Вот еще! О себе надо было думать! К тому же, когда толстая уродина не самой первой молодости затаскивает в свою постель юного красавца, она должна за это платить. И хорошо платить!

Шло время, и Виллим Монс постепенно становился влиятельным человеком. Когда сестрица Анхен наконец-то умерла, оставив все свое немалое имущество жениху, капитану Миллеру, Монс пустил в ход все свои связи и надолго засадил наследника в тюрьму. Тут подоспел и январь 1716 года, когда Петр и его новая жена Катерина Алексеевна отправились в заграничное путешествие. Среди других был взят в поездку и адъютант Виллим Монс. Только теперь он находился не в штате государя, а в штате Катерины Алексеевны. Фортуна ворожила ему! Однако грех жаловаться: служил новый камер-юнкер исправно и скоро сделался поистине незаменимым. Легче исчислить те дела, которыми он не занимался, чем те, которыми занимался! Виллим ведал управлением селами и имениями, принадлежащими государыне; принимал к ней в службу и отстранял от оной; назначал жалованья, содержания, награды и пенсии ее служителям; заботился об устройстве праздников и гуляний, до которых Катерина была великая охотница; надзирал над работою портных и портних, которые шили наряды императрице; ведал хранением ее драгоценностей и ее денежной казной; сопровождал Катерину во время всех поездок и заботился о ее удобствах; присматривал за ее конюшнями… Представляя его к очередному званию, Петр напишет: «По нашему указу, Виллим Монс употреблен был в дворцовой нашей службе при любезнейшей нашей супруге, ее величестве Императрице Всероссийской; и служил он от того времени при дворе нашем, и был в морских и сухопутных походах при нашей любезной супруге, ее величестве Императрице Всероссийской, неотлучно; и во всех ему поверенных делах с такою верностью, радением и прилежанием поступал, что мы тем всемилостивейше довольны были».

Прилежный камер-юнкер и в самом деле был при императрице неотлучно – на балах и ассамблеях, на торжествах, маскарадах, гуляньях, охотах – всегда красивый, оживленный, блещущий остроумием, рассыпающий улыбки, словно солнце – лучи. Он был неотразим! Глаза его играли, манили каждую женщину, обещали райское блаженство, дурманили головы и разбивали сердца, глаза его ослепляли… Боже, сколько юных дев да и мужних жен он попусту истомил этими своими немыслимыми глазами! Но все это было лишь пустое сверканье бенгальского огня, фейерверк, который таял в небесах, разноцветная дымовая завеса, которая развеивалась по ветру. Это предназначалось всем вместе – и никому… Глаза Виллима становились искренними – глубокими, страдающими, страстными, влюбленными, нежными, – лишь когда встречались с глазами императрицы.