Дженнифер Маккуистон - Приключения новобрачных Страница 10

Но возмущение отступило на второй план, когда Джеймс наконец-то осознал, какая беда с ним приключилась. Ведь в пропавшем кошельке было пятьдесят фунтов, что равнялось жалованью Джеймса за полгода или даже побольше, если учесть, что дела у него пока что шли неважно. И деньги забрала она, эта женщина! Пусть у нее лицо как у феи, а губы как у куртизанки. Пусть из-за нее у него до сих пор голова не проходит. На кону сейчас стояло больше, чем возвращение памяти или гордости.

Тот кошелек, что забрала его ночная спутница, значил для него больше, чем просто деньги. Джеймс отказывал себе во всем, откладывая каждое пенни с единственной, главной целью, – и вот теперь все его жертвы оказались напрасными. Наверное, в жизни бывали вещи похуже, чем служба солиситора в маленьком городке вроде Морега, но за год своей практики Джеймс ничего хуже не видел.

Он мечтал о практике в Лондоне, однако для того, чтобы начать ее в столице, требовались деньги, а в Мореге солиситором много не заработаешь. Ему, во всяком случае, платили очень мало, если вообще платили. Горожане видели в нем лишь того безответственного юнца, которым он был когда-то, и даже теперь, когда Джеймс служил правосудию и давал юридические советы, многие не могли простить ему прежних прегрешений. И, что еще хуже, клиенты его предпочитали расплачиваться продуктами – например, яйцами или солониной. Да и вообще работа в этом сонном городке была ужасно скучной, не выходившей за рамки мелких хозяйственных споров между небогатыми обывателями. Иногда Джеймсу даже хотелось самому кого-нибудь придушить, чтобы присутствовать на настоящем судебном разбирательстве.

Так что ему очень нужны были эти деньги. Хотя бы потому, что без них он мог застрять тут навсегда, вести бесплодную борьбу с собственным прошлым и являться вечной мишенью для насмешек Уильяма. Сказать, что он был зол на ту женщину, от которой остались лишь смутные воспоминания об ангельском личике со светлыми, как лен, волосами и красными сочными губами и тонком аромате, пропитавшем его сорочку, значило не сказать ничего.

Он имел дело не просто с бессердечной девкой, которая затащила его в постель, а наутро решила, что он ей не по нраву. Он имел дело с воровкой! И он добьется, чтобы ее вздернули! Да, он будет смотреть, как она болтается на виселице.

Глава 4

Джорджетт в унынии смотрела на дом, арендованный Рандольфом на лето. В письме, отправленном несколько недель назад, кузен, приглашая ее погостить, ни словом не обмолвился ни о размерах дома, который оказался намного меньше, чем она ожидала, ни о том, что находится он в глуши. Этот дом, вернее, коттедж, находился на территории солидного поместья и, скорее всего, предназначался для кого-то из слуг. В крытом черепицей коттедже комнаты, как во многих шотландских домах, были маленькими, темными и сырыми. Камин дымил, и вся мебель была покрыта копотью, а обшивка пропахла дымом и плесенью.

Если и можно было что-то сказать хорошее об этом доме, так только то, что, поселившись в нем, каждый старался бы проводить как можно больше времени вне его стен, на свежем воздухе, что, конечно, полезно для здоровья.

Джорджетт этот коттедж сразу не понравился своей теснотой и затхлостью; когда же выяснилось, что ей придется все время проводить с кузеном, к тому же без горничной или компаньонки, Джорджетт всерьез пожалела о том, что сюда приехала. А ведь Рандольф, которого она помнила, аскетом никогда не был… Он любил комфорт и, насколько ей помнилось, коттеджам всегда предпочитал нарядные особняки с мраморными залами и целой армией слуг. Джорджетт подозревала, что аскетизм (или скаредность) Рандольфа был вызван скорее финансовыми причинами, чем кардинальным пересмотром мировоззрения.

Впрочем, у нее создавалось ощущение, что этот бледный, вечно насупленный молодой человек теперь совсем не тот кузен Рандольф, товарищ по играм, которого она знала в детстве. Когда-то они были лучшими друзьями, но с тех пор, как четыре года назад Рандольф уехал учиться в университет, а ее выдали замуж, они виделись лишь изредка. «Хотя, – думала Джорджетт, подскакивая на ухабах в тряской коляске, – возможно, увлеченность науками так сильно повлияла на кузена, что этот дом теперь как нельзя лучше подходит этому новому Рандольфу. И действительно, что делает ученый-ботаник летом? Бродит по окрестным лугам и изучает пестики, тычинки и прочие части растений, а не торчит в четырех стенах. Зачем же тратиться на пристойный дом?»

– Ты уверена, что не можешь вспомнить, как его зовут? – в очередной раз спросил Рандольф, останавливая коляску перед строением, которое он назвал в письме летней резиденцией.

Джорджетт прикусила язык, чтобы не сказать кузену что-то обидное, то, о чем впоследствии придется пожалеть. Рандольф отчего-то решил, что научный подход, столь полезный при изучении растительного мира, применим и к ней, его кузине. Кажется, даже котенку успели опротиветь бесконечные вопросы Рандольфа, формулируемые по-разному, но, по сути, повторяющиеся. Котенок, пригревшийся у Джорджетт на груди, завертелся и жалобно замяукал.

Нет, она не знала, как зовут таинственного шотландца, и это означало, что она не знала собственной новой фамилии.

– Я не помню, как его зовут. Точно так же как не помню ни второго, ни третьего стакана бренди, что пила вчера, – в раздражении проговорила Джорджетт.

Из-под навеса конюшни вышел сутулый мужчина средних лет и помог ей спуститься с подножки коляски. Рандольф решил, что с его домашним хозяйством справится один этот человек, служивший также дворником у хозяев усадьбы. Имелась еще кухарка, приходившая в коттедж через день. Дворник был из местных, и у него тоже была борода – как и у того, в гостиничном номере. Похоже, шотландцам вообще нравились бороды. Дворник-слуга чистил конюшню и приносил поленья для камина и плиты, но со слоем пыли на мебели в палец толщиной он не мог справиться.

Ступив на чавкавшую глину немощеного двора, Джорджетт поймала себя на мысли, что причина, по которой Рандольф так жаждал поскорее обзавестись женой, вполне очевидна: с таким слугой холостяцкое существование никому не в радость.

– Доброе утро, – сказала Джорджетт слуге и даже улыбнулась.

Слуга скосил взгляд на Рандольфа, вылезавшего из коляски. Этот мрачный шотландец наверняка задавался вопросом: где же они с кузеном пропадали всю ночь?

– Рад видеть, что вы вернулись живой и здоровой, леди Торолд, – ответил наконец бородач.

Джорджетт болезненно поморщилась. Еще вчера ее звали именно так. Она привыкла считать себя леди, и будущее ее было понятным и предсказуемым. И оно вполне ее устраивало. Оставленное ей по завещанию наследство позволяло не думать о том, где раздобыть денег на хлеб насущный, и впереди у нее была целая жизнь, свободная от уз брака. Трудный же период жизни с непредсказуемым и склонным к пьянству мужем остался позади. Конечно, временами ей бывало одиноко, но этот минус вдовьего существования перекрывался множеством плюсов. Траур наконец закончился, и пришла пора почувствовать вкус обретенной свободы.