Анн Голон - Анжелика Страница 10

— Да, они прекрасно это знают, я даже могу повторить вам слова эконома, которыми он нас напутствовал: он сказал, что дворяне — самые неаккуратные плательщики и, если у них нет денег, пусть обходятся без латыни и прочих наук. Старый барон распрямил свою сутулую спину.

— Мне просто трудно поверить в правдивость ваших слов: подумайте сами, ведь церковь и дворянство едины, и воспитанники монастырей — будущий цвет государства. И уж кому, как не августинцам, знать это!

Раймон, который готовился стать священником, упорно не подымая глаз, ответил деду:

— Монахи говорили нам, что бог сам указует на своих избранников. Может, он счел нас недостойными?..

— Оставь свои шуточки, Раймон! — прервал его брат. — Сейчас не время для этого, поверь мне. Если ты хочешь стать нищим монахом — дело твое, но я старший и я согласен с дедом: церковь должна уважать нас, дворян. Ну а если она отдает предпочтение простолюдинам, детям ремесленников и лавочников — воля ее! Она сама роет себе могилу, и ее ждет гибель!

Оба барона, старший и младший, в один голос возмущенно воскликнули:

— Жослен, не смей богохульствовать!

— А я не богохульствую, я говорю то, что есть на самом деле. В моем классе логики, где я самый младший, а по успехам второй из тридцати, двадцать пять учеников — дети богатых ремесленников или чиновников, и они аккуратно вносят плату, а дворян пятеро, и только двое вносят плату вовремя…

Эти слова Жослена подбодрили Армана де Сансе — выходит, он не одинок в своих бедах.

— Ах, значит, вместе с тобой исключили еще двоих воспитанников-дворян?

— Ничего подобного, их родители — влиятельные сеньоры, и августинцы их боятся.

— Я запрещаю тебе так отзываться о твоих воспитателях, — сказал барон Арман, а его старый отец пробурчал как бы про себя:

— Слава богу, что король умер и не может видеть, что творится!

— Да, вы правы, дедушка, слава богу, — усмехнулся Жослен. — Кстати, Генриха IV убил один удалой монах.

— Помолчи, Жослен, — вмешалась вдруг Анжелика. — Ты вообще не мастер говорить, а когда ты открываешь рот, то становишься похож на жабу. И потом, монах убил Генриха III, а не Генриха IV.

Юноша вздрогнул и с удивлением посмотрел на кудрявую девочку, которая так спокойно поучала его.

— А-а, ты здесь, лягушка, болотная принцесса! Маркиза ангелов!.. Подумать только, я даже не поздоровался с тобой, сестренка.

— А почему ты называешь меня лягушкой?

— Потому, что ты обозвала меня жабой. И потом разве ты не пропадаешь вечно в болотных зарослях, среди тростников? Или ты стала такой же послушной и чопорной, как Ортанс?

— Надеюсь, что нет, — скромно ответила Анжелика. Вмешательство Анжелики несколько разрядило атмосферу.

Братья поели, и кормилица убирала со стола. Но обстановка в гостиной по-прежнему оставалась тягостной. Каждый втайне думал о том, как устоять перед новым ударом судьбы.

В тишине до них донесся отчаянный плач младенца. Мать, обе тетушки и даже Гонтран, воспользовавшись этим, пошли «взглянуть, что случилось». Но Анжелика осталась с дедом, отцом и старшими братьями, которые возвратились домой с таким позором.

Ей не давала покоя одна мысль: не утратила ли на сей раз их семья свои гражданские права? Ее так и подмывало спросить об этом, но она не решалась. Однако к братьям она испытывала какую-то презрительную жалость.

Вошел старый Гийом — его не было, когда юноши приехали, — и принес в честь прибывших еще один канделябр. Он неуклюже поцеловал старшего, капнув при этом на него воском. Младший почти надменно уклонился от неловких объятий старика.

Но это не обескуражило старого солдата, и он без колебаний высказал свое мнение:

— Давно уже пора было возвратиться. Да и на что вам зубрить латынь, если вы на родном-то языке едва пишете? Когда Фантина сказала мне, что молодые хозяева воротились насовсем, я сразу же подумал: вот теперь-то мессир Жослен сможет отправиться в плавание.

— Сержант Люцен, неужели я должен напоминать тебе о дисциплине? — неожиданно сухо оборвал его старый барон.

Гийом замолчал. Анжелику поразил высокомерный тон деда, в котором она к тому же уловила тревогу. А старый барон обратился к старшему внуку:

— Надеюсь, Жослен, ты уже выкинул из головы свои детские мечты стать моряком?

— А почему я должен их выкинуть, дедушка? Мне даже кажется, что теперь у меня просто нет иного выхода.

— Пока я жив, ты не будешь моряком! Все, что угодно, но только не это! — И старик стукнул своей палкой по выщербленным плитам пола.

Жослена, казалось, сразило неожиданное вмешательство деда в его планы на будущее, которые он давно уже лелеял в душе. Именно они-то и помогли ему без особого огорчения отнестись к изгнанию из монастыря.

«Кончились все эти молитвы и зубрежка латыни, — думал он. — Теперь я мужчина и смогу отправиться в плавание на королевском судне…»

Арман де Сансе попытался вступиться за сына.

— Помилуйте, отец, почему такая непримиримость? Эта служба не хуже любой другой. Кстати, должен вам сказать, что в прошении, которое я недавно послал на имя короля, я среди прочего писал, что мой старший сын, возможно, пожелает поступить на капер или военный корабль, и просил помочь ему в этом.

Но старый барон в гневе замахал руками. Анжелика никогда не видела деда таким сердитым, даже в день его стычки со сборщиком налогов.

— Не люблю я людей, которым земля предков жжет пятки! Что они найдут там, за морями? Чудеса из чудес? Нет! Голых дикарей с татуированными руками! Старший сын дворянина должен служить в королевской армии! Вот и все!

— А я и не мечтаю о лучшей доле, чем служить королю, но только на море, — заметил юноша.

— Жослену шестнадцать лет. Ему уже пора определить свою судьбу, — неуверенно вставил его отец.

На морщинистом лице старого барона, обрамленном небольшой седой бородкой, отразилось страдание. Он поднял руку.

— Да, некоторые члены нашей семьи до него определяли свою судьбу сами. Дитя мое, неужели и вы обманете мои надежды! — с невыразимой горечью воскликнул он.

— Простите, отец, я вовсе не хотел воскрешать в вашей душе тягостные воспоминания, — виновато проговорил барон Арман. — Ведь сам я никогда не помышлял об иных землях, я даже выразить не в силах, как привязан я к нашему родному Монтелу. Но я и сейчас еще помню, каким тяжелым и ненадежным было мое положение в армии. Когда нет денег, даже знатность рода не поможет достичь высоких чинов. Я погряз в долгах, и, чтобы прокормиться, мне случалось продавать всю свою экипировку — коня, палатку, оружие — и даже отдавать внаймы своего слугу. Вспомните, сколько отличных земель вам пришлось превратить в деньги, чтобы обеспечить мое содержание в армии…