Эльза Вернер - Фея Альп Страница 10

— Какой вздор! Он покорится, как все неразумные люди, когда увидит, что это, безусловно, необходимо. Но, конечно, я буду действовать деликатно, ведь речь идет о зяте Нордгейма. Не то я не стал бы церемониться, а просто послал бы рабочих к нему в дом. Нордгейм желает, чтобы дело устроили, по возможности щадя барона Тургау, потому я и взялся за него сам.

— Будет сцена, — заметил Бенно. — Барон Тургау прекраснейший человек, но неимоверно вспыльчив и горяч, когда считает себя оскорбленным в своих правах. Ты еще его не знаешь.

— Напротив, я уже в Гейльборне имел честь познакомиться с его первобытной натурой и сегодня приготовился к всевозможным грубостям. Впрочем, ты прав: этот человек совершенно невменяем в серьезных вопросах, и я намерен считаться с этим.

Они вошли в дом. Тургау только что вернулся домой: на столе еще лежало ружье, а подле него — две куропатки. Должно быть, Эрна предупредила его о предстоящем визите, потому что он не высказал удивления при виде инженера.

— Ну-с, доктор, — со смехом крикнул он Рейнсфельду, — вы пришли как раз во время, чтобы убедиться в моем непослушании: пойман с поличным! — И он указал на ружье и на дичь.

— Достаточно взглянуть на вас самого, — возразил Рейнсфельд, глядя на темно-красное, разгоряченное лицо хозяина, а вы еще, говорят, плохо чувствовали себя утром.

Он хотел пощупать у Тургау пульс, но тот отдернул руку.

— Это подождет, мы успеем поговорить и после. Вы пришли ко мне в гости.

— Я позволил себе прийти, господин фон Тургау, — сказал Вольфганг, подходя, — и если мое присутствие не неприятно вам…

— Как человек, вы мне приятны, как инженер — нет, — ответил Тургау с обычной прямотой. — Очень рад видеть вас, только, покорнейше прошу, ни слова о вашей проклятой дороге, иначе я, забыв всякое гостеприимство, вышвырну вас за дверь. Ну-с, милости просим! Садитесь!

Он придвинул инженеру стул и сам сел на обычном месте. Эльмгорст с первой же минуты увидел, как трудна будет его задача; возможность соблюдать осторожность, как требовали обстоятельства, казалась ему крайне сомнительной, но надо было приступить к делу, и он заговорил в шутливом тоне:

— И уже знаю, какого отъявленного врага имеет наше предприятие в вашем лице. Мое служебное положение — худшая рекомендация, с которой я мог явиться к вам, потому я и не решился прийти один, а захватил с собой своего старого товарища для защиты.

— Эльмгорст, Рейнсфельд — ваш товарищ? — спросил Тургау, и видно было, что инженер сразу возвысился в его глазах.

— Друг детства: мы подружились еще в школе, потом учились в одном городе, хотя и выбрали себе разные специальности. Приехав сюда, я тотчас разыскал Бенно, и, надеюсь, мы и теперь будем друзьями.

— Мы жили здесь так мирно, пока оставались между своими, — горько произнес Тургау, — а как явились вы со своей проклятой дорогой, начались раздоры; когда же здесь станут раздаваться свистки да грохот поездов — прощайте, покой и мир!

— Папа, ты нарушаешь условие, которое сам же поставил, и говоришь о дороге! — со смехом воскликнула Эрна. — Пойдемте, доктор, я хочу показать вам, что мне прислала кузина Алиса из Гейльборна. Это такая прелесть!

Она потащила доктора в соседнюю комнату, давая тем самым инженеру новый повод возмутиться ее невоспитанностью. Он был совершенно согласен с баронессой Ласберг — что за манера обращаться с молодым человеком, хотя бы он десять раз был врачом и другом дома!

Бенно бросил беспокойный взгляд на остающихся мужчин: знал, о чем теперь пойдет речь, но полагался на дипломатический талант друга.

— От этой истории никуда не уйдешь, — проворчал Тургау, и Эльмгорст тотчас ухватился за его слова.

— Вы совершенно правы, барон, к ней постоянно приходится возвращаться, и, даже рискуя, что вы приведете в исполнение свою угрозу и в самом деле вышвырнете меня за дверь, я должен представиться вам как уполномоченный железнодорожного общества, пришедший к вам по делу. Измерения и предварительные работы в Волькенштейнергофе нельзя откладывать долее, и на днях к ним приступят.

— Как бы не так! — гневно крикнул Тургау. — Сколько же раз мне повторять, что я не потерплю рабочих на своей земле?

— На вашей земле? Но она уже не ваша. Общество несколько месяцев тому назад приобрело ее, и вы можете когда угодно получить деньги. Все давно кончено.

— Ничего не кончено! — крикнул барон, еще более раздражаясь. — Вы воображаете, что я стану обращать внимание на приговор, который представляет насмешку над справедливостью, и которого ваше общество добилось неправедными путями? Вы думаете, я уйду из своего дома, чтобы дать место локомотивам? Ни шага не сделаю!

— Пожалуйста, не волнуйтесь! — перебил его Вольфганг. — Пока нет и речи о том, чтобы выгонять вас из дома: сейчас должны начаться только предварительные работы, сам же дом остается в вашем неограниченном распоряжении до следующей весны.

— Весьма милостиво! — горько засмеялся Тургау. — Итак, до следующей весны? А весной?

— Его снесут.

Барон собирался опять вспылить, но в хладнокровии Эльмгорста было что-то такое, что против воли принудило его сдержаться. По крайней мере, он сделал попытку овладеть собой, но его лицо еще больше потемнело, и он заговорил резким тоном:

— Вы находите, что это само собой разумеется? Да что вы знаете о том, как можно любить свой родной угол? Вы тоже принадлежите веку пара, как и мой шурин. Он выстроил себе три-четыре дворца, но ни в одном из них не проведет и года: сегодня он в них живет, завтра продаст, как ему придет фантазия, а Волькенштейнергоф уже два столетия принадлежит Тургау и должен оставаться в их роду, пока последний Тургау закроет глаза. Все остальное мы потеряли: мы не умели копить и скаредничать, и все мало-помалу было спущено. Но старое гнездо, колыбель нашего рода, мы удержали, несмотря ни на какую крайность, ни на какие несчастья. Мы предпочли бы терпеть нищету и голодать, чем расстаться с ним. И вдруг является ваша железная дорога и хочет сровнять с землей мой дом, уничтожить вековые права и отнять у меня то, что принадлежит мне по божеским и человеческим законам! Пусть попробует! Я говорю «нет и нет»! Это — мое последнее слово!

Тургау, в самом деле, имел такой вид, точно собирался отстаивать свои права до последней капли крови, и всякий другой собеседник, наверное, замолчал бы, чтобы не раздражать этого страстного человека, или отложил бы разговор, но Вольфганг и не подумал остановиться, решив довести дело до конца.

— Вон те горы еще древнее Волькенштейнергофа, — серьезно сказал он, — те леса еще глубже вашего пустили корни в родную почву, и все-таки они вынуждены уступить. Мне кажется, вы не имеете ни малейшего представления о том, каким грандиозным делом является наше предприятие, какими огромными капиталами оно ворочает и какие препятствия преодолевает. Мы прокладываем путь сквозь горы, изменяем течение потоков, перекидываем мосты через пропасти, и все, что стоит у нас на дороге, должно пасть. Мы вступаем в борьбу со стихиями и остаемся победителями, спросите же сами себя, может ли остановить это движение воля одного человека.