Эльза Вернер - Отзвуки родины Страница 11

Ева вспыхнула, как зарево, и снова сделала попытку идти, но капитан преградил ей путь, повторив прежним повелительным тоном:

— Я хочу знать, за кого вы боитесь? Ева, вы плачете? Тогда я сейчас повторю свое предложение.

— Оставьте меня! — заливаясь слезами, воскликнула девушка. — Ступайте, я не желаю ничего слушать, ни одного слова!

Горст и не думал повиноваться; наоборот, он крепко держал маленькую ручку девушки и его голос звучал горячей нежностью:

— Ева, не отпускайте меня так! Я ведь вижу, что ваше сердце не совсем равнодушно ко мне. Дайте мне только ваше согласие, я ничего не требую больше, и я унесу его с собой в битву, как надежду, как обещание моего счастья, и, когда вернусь…

— Никогда! — зарыдала Ева. — Я знаю, что я должна сделать для моей родины, но мой опекун… он никогда не простит мне… Прощайте!

Она вырвалась и убежала в соседнюю комнату, а когда Горст хотел последовать за ней, то услышал, как в дверях щелкнул замок.

— Ева!

Ответа не последовало; за дверьми только слышалось подавленное рыдание.

Здесь капитан, по-видимому, потерял терпение: он энергично топнул ногой и столь ненавистным для молодой девушки повелительным тоном воскликнул:

— Ева, теперь я ухожу, но вернусь с целым полком и вырву вас из дома вашего опекуна, а если захвачу еще и этого ненавистника пруссаков, то спаси его Бог!

ГЛАВА IV

Вещие птицы, так долго и грозно носившиеся у берегов Шлезвиг-Голштинии, и на сей раз сказали правду: они возвестили бурю и битву; но войну — ужас каждой страны и народа — здесь приветствовали и благословляли, как благодетельную освежающую грозу после невыносимого зноя. Когда зима сковала болота и леса застыли от стужи, с шумом морского прибоя смешался звон оружия, горячая алая кровь потекла по снегу, окрашивая его девственную белизну.

Но среди этих ужасных звуков войны и зимних бурь уже ощущалось дыхание весны: прошли первых три месяца года.

В Мансфельде граф Оденсборг вступил в управление всеми имениями и, надо отдать ему справедливость, энергично держал в своих руках бразды правления. В последние месяцы все круто изменилось здесь, и «немецкие традиции» были окончательно вытеснены отовсюду. Служащих он большей частью переменил: где можно было быстро провести увольнение, это было сделано без промедления, а от оставшихся старых служащих требовалось безусловное подчинение, и это неукоснительно исполнялось, так как все знали, что в противном случае они безжалостно будут уволены. Военные действия и наступление союзной армии не испугали графа, и он ни на шаг не отступил от намеченного пути, а наоборот, еще энергичнее отстаивал свою позицию, находя здесь, как и всюду, твердую опору в наместнике Хольгере, постоянно поддерживавшем его своим авторитетом.

В этой части страны еще неограниченно господствовали датские власти; во всех замках, во всех деревнях властвовали датские войска, и тяжелая железная десница подавляла немецкое население.

О молодом владельце мансфельдского майората почти никогда не упоминалось, да и хозяином он был только по названию. В имениях все уже давно знали, что он предоставил все управление отчиму, никогда не противоречил его распоряжениям и даже не беспокоился об этом. Его поведение, так резко отличающееся от поведения его родных земляков, было, по-видимому, крайне неприятно Гельмуту и мучило его, но он ничего не предпринимал, чтобы как-то изменить положение вещей. В то время как все население, от богатого помещика до самого бедного мужика, с лихорадочным напряжением следило за ходом войны, Гельмут играл вполне пассивную роль; но то обстоятельство, что он предоставил все управление отчиму, слишком ясно показывало, на чьей стороне он стоял.

Овдовевшая баронесса находилась еще в замке; уже в декабре она хотела переселиться в Викстедт, но возникли непредвиденные препятствия. Старуха тяжко заболела, в течение нескольких недель была прикована к постели, а когда, наконец, опасность миновала, она поправлялась так медленно, что о переезде не могло быть и речи. Смерть мужа, с которым она прожила больше полувека, поведение Гельмута, ставшего игрушкой в руках отчима и находившегося в союзе с врагами своей страны, забота о будущем внуков — все вместе угнетало баронессу и мешало ее выздоровлению.

Граф Оденсборг воспользовался болезнью баронессы, чтобы совсем обособиться с пасынком от остальной семьи. В связи с войной и различным отношением к ней это было даже облегчением для обеих сторон, а в обширном замке хватало места для двух больших хозяйств. Граф и Гельмут занимали верхний этаж и выписали себе прислугу из Копенгагена, между тем как баронесса осталась в своем прежнем помещении.

Гельмут, конечно, ежедневно являлся на несколько минут справиться о здоровье бабушки и перемолвиться с ней несколькими словами, если позволяло ее состояние, но это была единственная связь, которая еще соединяла его с родными, а при этих посещениях больной старались избегать все более серьезных и продолжительных разговоров. Оденсборг же видел своих соседей, только случайно встречаясь с ними на лестнице или в парке, и отделывался в таких случаях несколькими вопросами о положении больной и холодно-вежливыми приветствиями.

Апрель только что начался; день был пасмурный и довольно прохладный. По небу ползли темные тучи, спокойное море чуть подергивалось легкою рябью, а даль скрывалась в тумане.

На лесной опушке показалась одинокая фигура. Это был Лоренц. Он вышел на прогалину, откуда просматривались берег и море. Старый ученый, более тридцати лет проживший в семье Мансфельдов и деливший с ними горе и радость, некогда приехал в замок в качестве воспитателя детей покойного барона и, в конце концов, остался там, найдя в нем и семью, и родину. На его глазах вырастало уже второе поколение, и он принял на себя воспитание и учение Отто, с тех пор как тот поселился в доме дедушки.

Лоренц обычно совершал свою прогулку медленно и задумчиво, сегодня же он почти бежал, пугливо озираясь по сторонам, и вдруг остановился, потому что с лесистого холма, небольшим мысом вдававшегося в море, спускался человек, по виду охотник, так как за плечами у него было закинуто ружье.

— Арнульф! — воскликнул старик, узнав охотника, — слава Богу, что я нашел вас! Я только что хотел бежать к вам.

— Бежать? Для чего? — спокойно спросил Арнульф, спустившись с холма.

— Вы еще спрашиваете? Разве вы не слыхали выстрелов?

— Конечно. Там что-то случилось у Штрандгольма, и дело было, кажется, жаркое. Здесь не простая стычка сторожевых постов, тут посерьезнее.