Александр Селисский - Трофим и Изольда Страница 11

Услышав, что в двери поворачивается ключ, Марта приподняла стопу и осторожно сдвинула его голову на ковёр. Опять засмеялась и так же, ногой, толкнула. Он откатился, но не встал. Теперь валялся вверх лицом и раскинув руки. Костя, не уверенный, что его услышат, долго кашлял в прихожей, что-то перетаскивал, шумел. Наконец, вошёл в комнату. Оценил происходящее и – стал на голову. Свечкой. Развёл ноги, закружился медленно. Музыка смолкла, и Марта негромко запела. Простую мелодию, вроде колыбельной. У неё был низкий голос, слишком мощный для маленькой комнаты. Она пела, смотрела на них и улыбалась. Трофим тоже улыбался. И улыбался Костя, стоя на голове.

3.

Корабль светился, как хрустальный графин. Манил комфортом кают, ласкал подогретой водой бассейна, дышал площадкой для солнечных ванн, гремел оркестром. Всё это великолепие, увенчанное сине-бело-золотым капитаном, покачивалось на ленивой воде Чёрного моря – днём зеленоватой, к вечеру красной и, соответственно названию, чёрной в южной ночи. Море шептало, рокотало, пело и ни разу не раздался его устрашающий рев. Корабль шёл медленно и плавно, справа до горизонта светилась вода, по левому же борту тянулись горы, дальние отроги заснеженного Кавказского хребта здесь, у моря приглаженные и мирные. Их вершины от солнца порыжели, склоны оплешивели и горы были похожи на старых облезлых верблюдов, караваном идущих навстречу кораблю по самому берегу, обходя небольшие скопления белых домов, рассеченных улицей. Где домов много, кораблю полагалась короткая стоянка. Все сходили на берег размять ноги, почувствовать землю, осмотреть достопримечательности – последнее особенно влекло туристов с палубными билетами. Палубные бодро карабкались по каменистым тропам, громко распевая:

Умный в гору не пойдёт, не пойдёт, не пойдёт,Умный гору обойдёт,Вот!

Это было чистым лицемерием, потому как песня была туристская, автор наверняка ходил в гору и был уверен, что на самом деле умный это он и те, кто ходит в гору с ним вместе. Между стоянками туристы жевали фрукты и лепёшки, купленные на дешёвом здешнем базаре, запивали молодым вином, тоже базарным и дешёвым. Экзотики ради, Изольда с Мариком тоже пошли на базар и даже купили какую-то съедобную мелочь. Но в корабельном ресторане их встречал мэтр и сам вёл к столику. Не слишком близко к оркестру, чтобы музыка не оглушала, но и не очень далеко. В углу из которого можно зал окинуть взглядом чувствуя себя, как бы отделённым от публики. Мэтр знал своё дело, а Марик умел производить впечатление.

Программу начинал певец высокий, худощавый брюнет с усиками, начинал одной и той же, модной в том сезоне, песней: «Ты ушла, и мне на память остался портрет твой, работы Пабло Пикассо...» Это было трогательно, и герой так грустил! Хотя, честно говоря, не так уж мало ему осталось на память. В центре зала танцевали, а вокруг Изольды носились официанты, очарованные красотой жены и щедростью мужа. Щедрость оплатят пациенты, которых здесь, слава Богу, нет. Надо же когда-то и отдохнуть!

Может быть, это началось в пещере, точно уже никакой Энгельс не выяснит: человек не то что записывать не умел, он и помнил плохо. Зачем помнить, если не можешь рассказать? Р-р-ы... «Что было? Р-р-ры-ы... Когда было? Ры!» Наш предок умел мало – приземистый и тощий с низким лбом и длинными руками. Имел он тоже немного: мощную челюсть и способность жить, не тоскуя по комфорту. Он просто не знал, что это такое. Терпеливо ждал милостей от природы, не пытаясь взять их без разрешения. Жизнь продолжалась, если была удачной охота. Бились на равных – каменный топор против звериного клыка, тяжёлая дубина против когтистой лапы. Человека ждали голодные родственники, зверя тоже. Каждый хотел сделать из другого мясо, и шансы были «фифти-фифти». Считать предок тоже не умел тут у них с противником, опять-таки, сохранялось равенство. Жить вместе они не могли, но и разделясь, померли бы с голоду. Возможно, это и назовут когда-нибудь единством противоположностей? Тогда подобных слов ещё не было. Никаких слов не было, даже неприличных! Ах да, ведь и приличий не было. А была первобытная ночь, и ветер шумел в девственном лесу. Тяжело падал дождь, близко выли дикие звери. Мужчины вернулись с охоты усталые и мокрые. Женщины не бросились к пище: матриархат уже кончился, им полагалось вести себя прилично. Охотники разорвали тушу отобрав себе лучшее, остаток женщины делили с детьми. Люди племени ели вместе, как и жили. Это ещё не называлось «промискуитет» и пока всех устраивало. Редкий мужчина помнил, какую соплеменницу, как волк волчицу, поставил вчера на четвереньки: звериная поза считалась естественной, относились к этому просто и чужими делами не интересовались. Насытясь, охотник рыгнул, бросил наземь шкуру и растянулся на ней. Он заслужил отдых! Но его толкнули, пришлось открыть глаза. Рядом стояла женщина. Смутно припоминалось, будто именно с ней, как-то после еды... р-р-ры-ы! Это ещё не повод для знакомства. Сегодня он не хочет. Р-р-ыы. Пусть идёт к кому-нибудь другому. Он отвернулся, но женщина снова растолкала и знаками показала: «встань!» Мужчина вскочил и схватил дубину... Оглянулся. Всё спокойно, все храпят. А женщина тащила шкуру к стене. Стена защищала от ветра. Охотник издал звук, что когда-нибудь, в результате эволюции, станет хохотом. Что он, дитя?

Но под шкурой уже лежал плоский камень, образуя возвышение для головы. И обмакнув палец в остатки звериной крови, женщина обвела место чертой. Он всё сильнее хотел спать, но вид шкуры, отделённой красным, был, почему-то, приятен. Хм-м. Волосы женщины украшены рыбьей костью, а ноги, кажется, длиннее, чем у других... Надо её запомнить, и, может быть, в следующий раз... Р-р-р-ыыы... Он лёг, заняв только половину шкуры. Женщина легла рядом. Это ещё не её постоянное место, это пока. Так думает он. А она думает иначе. Но теперь на шкуру смотреть приятнее. Теперь у него лучшее место в пещере. И может не стоит отправлять женщину к кому-нибудь другому? Да-а. Пройдут, опять-таки, века. Глубоко и всесторонне изучив прелести семейной жизни, люди напишут великие книги где, на следующем витке цивилизации, оживёт мечта об общих жёнах. Это будет называться утопией и в реальной жизни уже ничего не изменит.

Кооперативная пещера Марика и раньше была вполне комфортабельна. И всё же было здесь мужское, суровое логово. Хотя мясо и коньяк хозяин добывал не в лесу и не дубиной, всё равно был он охотник, и жилище его было жилищем охотника утилитарным, целенаправленным, неуютным. Самая выразительная деталь домашнего интерьера блестящее металлом и кожей зубоврачебное кресло. Теперь в шкафу повисли платьица такие лёгкие, что дунь и полетит! Цветной шарфик валяется в совершенно неожиданном месте, явно разрушая порядок, но загадочным образом придаёт квартире жилой и уютный вид. Телефон потерял строгость и тайну: кроме деловых переговоров с намёками и умолчаниями, понятными только сообщ... пардон... собеседникам, теперь велись долгие задушевные разговоры с мамой, тётей, подругами. О жизни, о сердечных делах, о кино. И о другом тоже.