Сидони-Габриель Колетт - Преграда Страница 11

– Одно из двух, – отвечает мне Массо. – Либо вы раба предрассудков, которые именуют модой, и я отворачиваюсь от вас, либо вы разрешаете мне ютиться в тени вашего сердца и обещаете мне то, что испытывает любая женщина, глядя на меня, а именно любовь, и тогда вас должен привести в восторг этот маленький каприз, пришедший мне в голову чудесным весёлым утром. Либо… Но тогда я должен был бы сказать «одно из трёх»… Что же, я начну с начала. Итак, одно из трёх…

– Жан, вы не могли бы освободить его от этого украшения?

– Боюсь, что нет. Не знаю, в чём причина, но я чувствую себя бессильным перед Массо. Живи мы на другой стороне земного шара и будь я там королём, то объявил бы Массо святым, раздел догола и поставил под баобаб.

– Я однажды уже был святым, – холодно осадил его Массо. – От этого быстро устаёшь. Гигиена святых на той стороне Земли оставляет желать много лучшего. Верующие постоянно приносят святому дары – фрукты, рис с шафраном, баранину с рисом, сладкий рис. Неизбежно происходит растяжение желудка, и тогда теряется интерес к своей профессии.

Обычно я очень боюсь сумасшедших, но, как и Жан, я испытываю некоторую слабость к этому чудаку. Никогда нельзя понять, когда он говорит всерьёз, а когда валяет дурака. Как-то Массо признался мне, что у него и вправду что-то не в порядке с головой, потому что каждую фразу, которую он произносит, он видит как бы написанной перед собой и поэтому не может не отмечать знаками пальца пунктуацию своей речи. Когда же он порой, как, например, только что, начинает говорить быстро и чётко, без излишних грамматических завитков, то рассказывает только коротенькие истории, лишённые какого бы то ни было правдоподобия, но которые я всегда готова принять за подлинные. Майя ненавидит Массо, которого она не в состоянии ни соблазнить, ни понять. Она чувствует себя перед ним как собака перед ощетинившимся ёжиком.

– Майя идёт за вами следом, Жан, или мы зайдём за ней по дороге?

– Ни то, ни другое, – отвечает Жан, машинально передвигая на туалетном столике мои щётки в серебряной оправе, чтобы они лежали симметрично. – Майя нездорова и не будет обедать с нами.

– Да что вы говорите? Я сейчас пойду… Жан быстро поворачивается ко мне:

– Очень мило с вашей стороны, но идти к ней не надо. Она хочет спать. Она попросила, чтобы ей принесли в номер яйцо и чашку бульона.

Он не делает никаких усилий, чтобы я ему поверила. Он просто говорит, ни на чём не настаивая. Он хорошо выглядит, как выглядят брюнеты со смугловатой кожей. И он с обычной бесцеремонностью откупоривает по очереди все мои флаконы. Я тоже не настаиваю.

– Хорошо. Зайдём узнать, как она себя чувствует, на обратном пути. Пошли? Массо!.. Нашёл время писать открытки!.. Массо!

– Всецело в вашем распоряжении, – говорит Массо. – В вашем… (он указывает на открытку, которую пишет) и в Её.

Я жду его не без раздражения. Я терпеть не могу, когда кто-то пишет за моим письменным столом и когда Жан открывает и нюхает все мои флаконы и коробки с пудрой. Я не люблю также, когда приходят в мою неубранную комнату, полную моих запахов, и указывают пальцем на прядь волос, выбившуюся у меня на затылке, или когда снимают нитку, прилипшую к моей юбке выше колена. У меня с недавних пор появилась страшная физическая нетерпимость, вполне объяснимая, но, наверно, не очень приятная в обращении с людьми, и я с трудом её скрываю за фальшивым, так сказать, «рубаха-парнизмом».

К счастью, погода сегодня хорошая. В этих местах погода всё заменяет, в том числе и любовное счастье, и является всегда готовой темой для разговоров.

– Каков денёк, а? Жалко, что Майя… Говорят, что в Париже идёт снег… Куда делся Массо?

– Вешает свои водоросли в гардероб… Закуску вам брать?

– Нет, сегодня не надо. Такая жара!

Я непроизвольно подставляю лицо солнечному лучу как бы для того, чтобы он меня поцеловал, и так же непроизвольно отворачиваюсь от него. «Когда мне будет лет тридцать пять—сорок», – говорила Майя… Когда она это говорила, я глядела на её чистый лоб, гладкие виски, юную шею… Я отклоняю голову так, чтобы тень от полей моей шляпы упала мне на щёки, и кладу на скатерть свои ухоженные руки, теперь уже не натруженные ручками чемоданов и не испачканные гримом.

– Недурной бриллиант, – говорит Жан.

– Могли бы сказать: «недурные руки», невежа!

– Конечно, мог бы, но комплимент насчёт ваших рук может сделать любой. А вот в драгоценных камнях мало кто разбирается.

Я смеюсь, отмечая про себя, что я частенько бывала с Майей без Жана, но впервые, из-за отсутствия Майи, мы оказались с ним вдвоём – Жан и я.

– Жан, пока нету Массо, скажите, что с Майей? Вы снова поссорились? Это просто смешно, все ваши драмы из-за кисточки для бритья или рожка для обуви. Честное слово, вы должны бы…

Для того чтобы выслушать, что «он должен», любовник Майи принял весьма вызывающую позу. Он засунул обе руки в карманы, стал что-то насвистывать и, откинув голову и прищурив глаза, принялся меня разглядывать. Я покраснела: уже много лет не встречалась с такой мужской грубостью. Майя не задумываясь влепила бы пощёчину этому типу с «лицом платного трахальщика», которое кажется моложе, чем есть на самом деле, хотя потом, правда, горько в этом раскаивалась бы.

– Я прошу вас, дорогой, простите меня – я вмешиваюсь в то, что меня не касается.

– Что верно, то верно. А кроме того, – добавил Жан выпрямившись, – вам-то что до всего этого?

– Как что? Вы сказали, Майя заболела. Я видела её вчера утром… А, вот и Массо… Я видела её вчера утром совсем растерянную среди этого сумбура переезда… И тогда…

– Ну понятно, вами руководят дружеские чувства… Массо, мы вам ничего не заказали. Антрекот по-беарнски вам подойдёт?

– Уже подошёл, причём вплотную к сердцу.

– Отлично. Итак, моя дорогая, вы пытаетесь нас помирить из дружеских чувств?

В эту минуту мне всё стало не ПО душе: и наш стол, который в отсутствие Массо оказался слишком просторным, и это объяснение, которого я хотела избежать, и манера Жана вести себя… Он выбирает выражения и говорит с нарочитой сдержанностью, едва подавляя охвативший его гнев.

– Итак, значит исключительно из дружеских чувств, да? Причём скорее к Майе, чем ко мне? А к Майе вы никаких дружеских чувств не испытываете?

– Что за дурацкий вопрос?

Мне следовало бы рассердиться. Что было бы куда удобнее, чем врать. Я не понимаю, чего он добивается? Неужели он рассчитывает, что я скажу дурное о своей подруге?.. Я перестаю чувствовать голод. Какая-то странная раздвоенность удаляет меня от того места, где я сейчас нахожусь, и делает маленькими всех этих чужих людей, которые едят вокруг, и предательское солнце, и того, кто, сидя напротив, не спускает с меня своих светло-серых глаз.