Юлия, дочь Цезаря (СИ) - Львофф Юлия Страница 11

Конечно, она была ещё довольно привлекательна, но годы — увы! увы! — навсегда лишили её хрупкого покрова девической прелести. Дорогая ваза с поблекшими красками. Для кого-то — редкостное, радующее глаз и сердце украшение; для иных — тех, кто проще, равнодушнее, — всего лишь предмет домашней утвари: сослужит ещё службу…

Флора обречённо вздохнула и принялась мягкими движениями пальцев массировать нежную кожу в уголках насурьмленных глаз.

Занавес над порогом её конклава всколыхнулся и приподнялся, впуская раба, нагруженного какими-то свёртками.

— Госпожа, — тяжело дыша под бременем своей ноши, обратился он к Флоре, — высокородный сенатор Цецилий Метелл прислал тебе благовония и ткани с торгового корабля, прибывшего вчера в Остию с берегов далёкого Инда.

Услышав это, Флора живо поднялась и едва ли не бегом кинулась распаковывать присланные Метеллом подарки. Лицо её мгновенно просветлело, исчезла складка у переносицы — настроение сразу улучшилось. В предвкушении чуда она извлекла из увесистого тюка свёрнутую в тугой рулон ткань — от дивных разноцветных узоров зарябило в глазах — и засмеялась как ребёнок.

Ах, Метелл, Метелл! Как же он всё-таки баловал её! И сейчас сдержал (как, впрочем, и следовало ожидать) своё обещание. Хотя, когда три дня назад она, лёжа в его объятиях, сказала, что хотела бы обновить свои наряды на модный восточный лад («Я слышала, Помпей, чтобы угодить своей невесте, выписал свадебные дары у торговцев с Инда. У него, я знаю, хороший вкус. Зато у тебя, мой милый, щедрое сердце!.. Неужели любовница Метелла недостойна носить такие же шелка, как избранница Помпея?..»), ей не очень-то верилось, что к её капризу отнесутся столь серьёзно…

Флора ещё любовалась яркими тканями и крупными причудливых форм украшениями, перебирая их своими изящными пальчиками, когда в конклав вошёл тот, кто их прислал.

Сенатор Квинт Цецилий Метелл — высокий статный мужчина, с холёным лицом и орлиным взором светлых глаз — держался предупредительно и в то же время властно. Это был истинный римский патриций — отпрыск древнего знатного рода. Но за внешним величием и надменностью скрывались слабости, о которых знали лишь такие женщины как Флора.

— Приветствую тебя, благородный Метелл, в моём доме! — радостно воскликнула Флора, идя ему навстречу. — Пусть Асклепий дарует тебе здоровье и Гестия — сладостный отдых у моего очага!

В присутствии Метелла Флора всегда говорила тихим, ласкающим слух голосом, со смутной, немного стыдливой улыбкой и при этом старалась придать взору девическую кроткость и вместе с тем многообещающую кокетливость. Она, куртизанка милостью Венеры, чей успех зиждился на тонком женском чутье и знании человеческой натуры, умела подходить к каждому своему мужчине. Метеллу, жена которого слыла вздорной и страшно сварливой, нравились женщины спокойные: в меру покорные, в меру капризные. Флора прекрасно ладила с сенатором, и он с удовольствием ей покровительствовал.

— По вкусу ли тебе мои подарки? — осведомился Метелл после того, как Флора, обвив руками его шею, на миг приникла головой к его груди и затем медленно, как бы нехотя, отстранилась.

— О, ещё бы! Я тебе так благодарна!

— Должно быть, то, что ты будешь щеголять по Риму в нарядах из тканей, которые, кроме тебя, есть только у дочери Цезаря, потешит твоё самолюбие.

В голосе Метелла Флоре почудилась снисходительная насмешка, но она, подавив обиду (о, сколько раз ей приходилось это делать!), лишь тихо спросила:

— Ты ведь знаешь её? — И после короткой (так мучительно давались слова!) паузы: — Она… красива?

Метелл небрежно пожал плечами, как будто этот вопрос казался ему безынтересным.

— Да, пожалуй, она красива, — неуверенно произнёс он и тут же, взглянув на Флору, прибавил словно ей в утешение: — Но ты гораздо красивее!

— Как может соперничать с весной безнадёжно увядшая роза? — печально возразила Флора и отошла от Метелла, на ходу убирая локон, выбившийся из-под золотой сетки на её волосах.

— О, ты слишком сурова к себе, ocelle mi[53]! Её преимущество в юности, а это лишь каприз быстротечного Времени. Что до меня, я предпочитаю зрелую красоту…

Метелл, разумеется, знал, что Флора долгое время была любовницей Помпея, как догадывался и о том, что в глубине своего сердца она по-прежнему хранила какую-то особенную привязанность к нему. Однако ревности он не испытывал — необычайно красивая образованная куртизанка принадлежала ему — и был уверен, что их отношениям ничто не угрожает.

В ответ на слова любовника Флора улыбнулась едва уловимой грустной улыбкой — одними уголками губ — скорее себе, чем ему. Какое-то время она молчала, забыв о его присутствии, и рассеянно разглядывала разложенные на полу развёрнутые рулоны.

… До встречи с Гнеем Помпеем Флора не знала, что, кроме той любви, которую женщина дарит мужчине за его деньги или обещанное им благополучие, существует нечто непредсказуемое, не поддающееся никаким расчётам и не подчиняющееся голосу разума. Помпей стал для неё первым мужчиной, которого она по-настоящему полюбила. Её сердце принадлежало ему одному, ему одному её тело щедро и с восторгом дарило то наслаждение, ради которого другие мужчины бросали к её ногам груды золота. Но он, увы, не был предан ей ни телом, ни душой: к каждой из своих жён и любовниц он неизменно испытывал самые нежные чувства. Приятный и привлекательный в обхождении Помпей легко покорял женские сердца — слухи об этих его победах благодаря городским сплетницам доходили до самых окраин Рима — и Флора с ума сходила от ревности. А потом — от счастья вновь обретённой любви, которой Помпей дарил её в часы их редких свиданий.

Так продолжалось до тех пор, пока однажды Флора не познакомилась с Геминием, одним из приятелей Помпея. Тот сразу влюбился в неё и какое-то время доставлял ей немало хлопот своим навязчивым ухаживанием. К неудовольствию Флоры, Помпей делал вид, что ничего не замечает. Желая привлечь внимание возлюбленного (куртизанки умеют быть верными!), она объявила Геминию, что не может согласиться на его домогательства из-за Помпея. Тогда Геминий обратился к самому Помпею — и тот неожиданно уступил ему Флору…

Флора долго молчала (воспоминания — приятные и не очень — не отпускали её), словно совсем позабыв о том, что в комнате был ещё кто-то. А Метелл подошёл к ней сзади, со спины, и, обхватив руками её грудь, стискивая её до боли, жадно приник губами к её шее. Флора вздрогнула и, точно разбуженная его грубой лаской, запрокинула голову ему на плечу и прижалась к нему всем телом.

Она сама освободилась от своей одежды, ловко и умело — Метелл был слишком нетерпелив; движения его стали суетливы, и пальцы не слушались его, — и, обнажённая, прекрасная, как сама богиня любви, с поразительной смиренностью приняла жаждущего её плоти мужчину…

Близость с Метеллом не принесла Флоре, как бывало чаще всего, ни удовольствия, ни ожидаемого облегчения: будто утоляла голод чёрствым пресным хлебом. Зато, вспомнила она некстати, ей никогда не приходилось покидать ложе Помпея без чувства сожаления или разочарования.

Одеваясь, Метелл взглянул на водяные часы — клепсидру, стоявшую на резном комоде кипарисового дерева, и вдруг заторопился.

— Опаздываю! Наверное, все уже собрались…

— Ты не говорил, что сенат собирается в эти календы, — сказала Флора безучастно: только бы что-то сказать.

Метелл ответил ей уже с порога:

— В эти календы, сладкая моя, Помпей Великий женится на дочери Юлия Цезаря!

Глава 9

Гней Помпей, проконсул Морей и Востока, в белоснежной тунике, затканной золотыми узорами, и в тоге, отороченной пурпуром и украшенной изумительной сапфировой фибулой, с виду величаво-спокойный и вместе с тем радостно-взволнованный, стоял на пороге своего дома, переминаясь с ноги на ногу.

Он всегда, когда в его жизни намечались какие-то перемены, переступал с ноги на ногу — и на форуме, и в сенате, и дома, и даже на солдатской сходке. В этом раскачивании была какая-то нерешительная решительность. И ещё этот театральный жест — откинув назад мягкие завитые волосы, в задумчивости почёсывать голову одним пальцем.