Жюльетта Бенцони - Волки Лозарга Страница 11

В этих мечтах не последнее место занимал замок Берни с его густыми лесами и великолепным садом. И пока почтовая карета везла Гортензию в столицу, она представляла себе, как маленький мальчик бегает среди зарослей роз, играет с собачкой, катается на пони, а потом и на настоящей лошади и постепенно становится мужчиной. Мужчиной, которому впоследствии будет передано бремя управления банком… если только он не предпочтет какую-нибудь другую карьеру. И вот все эти дивные мечты рухнули от нескольких горьких слов: Берни продан, Берни теперь чужой…

Без денег Гортензия уже не сможет купить другой, пусть даже самый скромный дом… Как тут не впасть отчаяние…

– Где вы витаете, Гортензия? Наверное, очень-очень далеко, – сказала Фелисия, не проронившая ни слова в течение всего обеда. Она только с сочувствием наблюдала за грустным выражением на красивом лице подруги и, заметив, что грусть вот-вот сменится слезами, решила прервать затянувшееся молчание…

Гортензия подняла на нее полные слез глаза и чуть улыбнулась в ответ, но и это потребовало от нее немалого мужества.

– И правда. Простите меня, Фелисия. Я думала о сыне. Боюсь, мне уготована злая судьба… не скоро я его увижу… разве что придется подчиниться воле маркиза…

– Ну, этого-то, я надеюсь, вы не сделаете? Подчиниться ему? Склониться перед извергом, пойти на бесчестье? Нет, этого я вам никогда не позволю. Мы поступим иначе.

– Но как?

– Лишь только в борьбе, дорогая, возможно одержать победу.

– Да ведь нужно еще иметь оружие…

– Оружие можно выковать. Первым делом необходимо разузнать, что происходит или происходило у вас в банке. Так что завтра я постараюсь заполучить имена членов административного совета. Посмотрим, остался ли там кто-нибудь из вашего бывшего опекунского совета, который был распущен после вашего замужества. Затем вы попытаетесь увидеться с этим господином Верне.

– Говорю вам, я не знаю его адреса и очень удивлюсь, если мне его там дадут.

– Вам не дадут. Но моя горничная Ливия – изумительная актриса. Переоденем ее и пошлем за адресом. Пусть спросит хоть у привратника в банке. А потом вы потихоньку съездите к нему. Я полагаю, он должен быть в курсе многих вещей. Что его отстранили от должности – уже тому доказательство. Затем надо будет попробовать узнать, что именно удалось раскопать моему брату по поводу смерти ваших родителей. Судя по тому, как с вами обращаются, сдается мне, что он, возможно, был прав… их убили.

Гортензия вдруг густо покраснела.

– Извините меня, ради бога, я такая эгоистка, даже не спросила о нем, а ведь его бросили в тюрьму только за то, что он хотел меня предупредить… Просто непростительно с моей стороны.

– Непростительно? Да вовсе нет, – ответила Фелисия, и в голосе ее прозвучала грусть. – Я все равно не смогла бы вам ничего о нем рассказать… Я… я так и не знаю, что с ним. Наверняка все еще сидит в тюрьме, но где? Никак не удается узнать, хотя одному богу известно, куда я только ни обращалась с тех пор, как приехала во Францию, да только все напрасно.

– Но ведь после ареста его судили?

– По всей вероятности, нет. И вообще, когда дело касается политических процессов, власти предпочитают избегать огласки. Его просто держат взаперти. Где и на какой срок его заточили – никто не знает. Полиция хранит все в секрете, в этом ее сила. Вот вам и здешнее правосудие. Но я не отчаиваюсь.

Она взяла с сервировочного столика деревянную коробочку, раскрыла ее и, к величайшему изумлению Гортензии, достала оттуда длинную тонкую сигару, обрезала с одного конца и привычным движением прикурила от свечи в канделябре, освещавшем стол. Потом откинулась в кресло и несколько раз затянулась, задумчиво глядя на голубоватые колечки дыма. По комнате распространился тонкий аромат табака.

Фелисия прикрыла глаза, наслаждаясь сигарой, и в маленькой домашней столовой с желтыми стенами и позолоченными деревянными панелями, в которых отражались огоньки свечей, наступила тишина. Гортензия от удивления едва дышала.

Сообразив, какой она производит эффект, Фелисия открыла глаза и улыбнулась.

– Держу пари, вы сейчас представляете, что было бы с матерью де Грамон, нашей директрисой в пансионе, окажись она вдруг на вашем месте. Хотя, вообще-то, и так все ясно, достаточно взглянуть на ваше лицо. Я вас ужасно шокирую?

– Ну, не ужасно, но… но все-таки… Ведь это мужская привычка!

– Есть и пить – тоже мужские привычки. Однако все женщины пьют и едят… а иные даже больше, чем мужчины. Все это навело меня на мысль, что нет никаких причин женщине не курить. К тому же я в Париже не одна такая.

– Дамы здесь курят?

– Вообще-то нет, или скрывают это. По крайней мере мне известна только одна, которая курит не таясь: это баронесса Аврора Дюдеван, уроженка Берри. Она любовница публициста и сама тоже пишет. Большая оригиналка, иногда даже переодевается в мужское платье и называет себя Жоржем, но тем не менее человек она интересный. И так умна! Насколько я ее знаю, мне кажется, у нее есть талант. Мы встречались изредка в салонах, то у Жюли Давилье, то у Делессеров. Там она мне и открыла все прелести сигары: она чудодейственно усиливает способность рассуждать и вместе с тем помогает успокоиться. Хотите попробовать?

– Боже упаси! – рассмеялась Гортензия. – Вот уж чего мне хотелось бы меньше всего на свете!

Фелисия встала, положила сигару в пепельницу из оникса, развеяла окутывавший ее дым и, подойдя к Гортензии, по-сестрински обняла подругу.

– Не отчаивайтесь, дорогая, – серьезно сказала она. – Посудите сами, ведь вы уже не одна в Париже, полном ловушек. Я буду рядом столько, сколько потребуется, а уж вдвоем-то мы осилим любые трудности.

– Как благородно с вашей стороны, милая Фелисия, предложить мне помощь! Но ведь ваша жизнь и без меня полна сложностей. Боюсь, как бы ваши невзгоды не умножились из-за меня…

– Гоните эти мысли прочь. Наоборот, с вами мне не так одиноко, от вас я вправе ждать поддержки… и, быть может, симпатии.

– Уж в этом-то можете не сомневаться!

– Вот видите, а мне как раз не хватало участия.

Волнение мешало им говорить, ведь обе они, такие молодые, красивые, но уже много пережившие, теперь надеялись найти друг в друге опору. Так юные еще деревца, сплетясь ветвями, поддерживают одно другое в бурю, не давая упасть, черпая в единении новые силы. Они поцеловались и пожелали друг другу спокойной ночи. Фелисия пошла в салон докуривать свою сигару, а Гортензия поднялась к себе.

Закутавшись в голубой шерстяной халат, Гортензия уселась за небольшой письменный стол у одного из двух окон своей спальни и принялась за письма. Разложив листы бумаги на бюваре, обтянутом светлой кожей, она тщательно разгладила один, подыскивая слова для первого послания, затем выбрала перо и окунула его в чернила.