Серж Голон - Триумф Анжелики Страница 11

– «…В ней, мой друг, следует опасаться всего! Эта женщина наделена властью, это – женщина-политик!..»

– Боже! Ну и глупость!

Но Ломенье продолжал читать тихим голосом, продолжал перечислять нелепые обвинения, хотя в каждом под видом кротости и мягкости скрывалась капля желчи.

– «…Власть над умами, достигшая наивысшего предела и которой, как я вижу вы склонны поддаваться, как бы тяжела не была ваша жизнь, эта власть идет на пользу женщинам только тогда, когда она удваивается за счет ума и правильных намерений. Порой женщина достигает власти не только над умами, но и над душами мужчин, и это самое опасное, ибо следуя греховным путем, противоположным религиозной добродетели, они пренебрегают священным законом Самого Господа Бога ради греха, который ведет к гибели. Но оставим это…»

– Тем лучше! – вмешалась Анжелика, которая слушала с мрачным видом.

– «Поговорим о власти политической, которая скрывается под грациозной внешностью, словно бы невинной. Из-за нее мужчины, которые управляют судьбами целых народов, опутаны невидимыми арканами. И им уже не вырваться из-под власти женщины. К тому же, я не знаю примера, когда хоть одна из них наделялась бы большими полномочиями».

– Как сказать… Англия не может пожаловаться на свою великую королеву Елизавету Первую.

– «Но некоторые получают эти полномочия неправедным путем. Я слышал, что наш король, далекий от того, чтобы доверяться женщинам, помня о временах, когда именно они настроили вельмож королевства против него, когда он был маленьким, не выносит, когда какая-нибудь женщина, будь то королева или фаворитка, произносит хоть одно слово по поводу государственных дел. Однако мне доподлинно известно, что мадам де Пейрак является исключением из правил: во время пребывания в Версале она неоднократно давала королю советы по вопросам дипломатии и отношений с иностранными монархами…»

Граф де Ломенье поднял голову и взглянул на Анжелику. В его глазах стояло удивление и ожидание отпора.

Но она только вздохнула.

– Он знал обо всем, ваш иезуит, – сказала она после некоторого молчания. – Обо всем… даже об этом.

– Да, он знал все, – повторил Ломенье складывая листки с задумчивым видом. – Не наталкивает ли вас его дар предвидения на мысль, что мы имели дело со святым, пророчествами которого мы пренебрегли?

– Да кто сказал вам о его предвидении? – возразила она, пожимая плечами, – у него повсюду были шпионы…

Они могли бы спорить два дня и две ночи, не достигнув результата, к которому стремилась Анжелика: возродить в сердце шевалье де Ломенье покой.

Их разговоры были подобны замкнутому кругу. Но она считала однако, что они не так уж бесполезны. По ее мнению споры с Ломенье позволили ей лучше узнать и приблизить этот персонаж, который даже после смерти продолжал влиять на их судьбы. Она сделала выводы, и они помогали ей сохранить ясность мыслей, ибо даже в новом мифе, сложенном о нем, она находила больше слабых мест, нежели сильных. Этот человек, каким его знала Анжелика, был подобен пленнику зловещих сил, так рога оленя, предмет его гордости, зачастую служат причиной его гибели, так как застревают в кустарнике и не дают животному выбраться.

Дело усложнилось тем, что он принадлежал к Ордену Иезуитов, к ордену, могущество которого возрастало все больше. Состоящий из лучших людей всех наций, он образовывал партию умнейших философов и политиков. С другой стороны, согласно их яростной приверженности законам, строгим запретам и аскетизму их называли армией Господа, римской армией, то есть воинством папы. Любой приказ церкви, появившийся в любом веке, был результатом деятельности этой «партии», которая изменяла не только мысль эпохи, но, если так можно выразиться, ее идеологическую окраску. В то время, когда родилась Анжелика, орден Иезуитов занимал главенствующее положение.

В недрах этого ордена сталкивались новейшее развитие и вечные понятия.

Но если говорить о Себастьяне д'Оржеваль, каким его знала Анжелика, ей было трудно решить, был ли он настоящим иезуитом, как и брат Раймон. Они были очень сильны и хитры, но не настолько лицемерны и невыносимы.

Она скорее склонна была обвинять его в том, что он использовал имя иезуита как камуфляж.

Она видела его, пропитанного ароматом старых законов, простирающего тень античных проклятий на дикой земле, всеми своими привычками отрицающего новые названия, которые могли родиться в новом Свете. Но тот, кто даст этой тени, настойчивой и покровительствующей, поглотить себя, тот навсегда терял шанс увидеть и почувствовать свет новой жизни.

Итак, это была борьба того, что несли Жоффрей и Анжелика, и того, что защищал он в приступе мании величия.

То, что не совмещалось с его планами, исключалось. Только то, чего он добивался имело право на существование, только его преследования были оправданы, только его месть была праведной. Месть против кого? «…Против тебя!..» – кричал ей в ответ внутренний голос. «Но за что? Чем я провинилась?..»

Под рубищем мнимой святости Себастьяна д'Оржеваль скрывались доспехи воина, надетые только ради его самого и его бредовых идей.

Он вел войну, причины которой были известны только ей, – она их угадала. Ими являлись неизмеримая гордость и смутный силуэт богини зла за спиной.

«Он считал, что направляет ее силу против нас… А на самом деле все обстоит наоборот… Это она всегда торжествовала над ним, со времен его детства; она одержала в их борьбе окончательную победу…»

Она задумалась над словом «детство», применительно к нему.

И она с содроганием представила троих проклятых детей, выросших в лесных долинах мрачного Дофинэ. Все было мрачным в этой истории. Все, кого д'Оржеваль и Амбруазина увлекли на свой путь, в конце концов сбивались с него…

Разве Ломенье этого не замечал? Она вновь вспомнила фразу мальтийского рыцаря об Онорине, которую он произнес однажды после того, как подарил ей маленький лук со стрелами:

«Невинность всеми горячо любима. И она одна этого заслуживает…»

Сколько изысканности и тонкости в мужчине расстрогали ее. Сегодня впечатление померкло. Иезуит отбрасывал тень, подобно ядовитому дереву, на тех, кого нужно было заманить и победить, а затем уничтожить.

Зима в Квебеке показалась ей временем, благословенным для дружбы и для веселых развлечений. Несмотря на испытания, ошибки и безумства с обеих сторон, тогда произошло очень много хорошего.

Но она не была уверена, что всегда действовала безупречно. И это мучало ее.

Малейшие промахи в словах или действиях подвергали опасности выполнение намеченных планов. Она догадывалась, что слова Любовь, удовольствие были для мальтийского рыцаря невыносимы, что он сознательно изгнал их из своего сердца ради любви более возвышенной; ему удалось убежать от нее и перенести разлуку с достойной и светлой печалью.