Кейси Майклз - Опасные связи [Роковое наследство] Страница 11

— Да уж конечно, ты у нас такая. — Васильковые глаза Мелани угрожающе сощурились. — И как это я могла забыть, что ты милостиво согласилась расширить свои обязанности! — выпалила она, ее пухлые алые губки перекосились в гримасе. — А ну-ка расскажи мне, ты так же моешь и того, другого пациента, как и Нодди?

Кэт почувствовала, что краснеет. Она вспомнила, что случилось нынешней ночью: Люсьен отпихнул ее в тот момент, когда она попыталась влить ему в рот немного бульона. Вся тарелка выплеснулась на постель, и ей пришлось самой обтирать и переодевать его в чистую ночную сорочку.

И это далось ей нелегко.

Люсьен продолжал бредить, то и дело обращаясь к своей «дорогой». В какой-то момент, когда она склонилась над кроватью, его глаза открылись и невидящие уставились на нее. И тут же он припал к ее губам в жадном поцелуе, а его руки принялись ласкать ее тело самым бесстыдным образом. Отпустил он ее только после того, как она уперлась коленом ему в пах.

Остаток ночи она провела скорчившись в кресле. Она ненавидела его и боялась, что откроются раны в ее душе, о которых она уже начала забывать.

— Действительно, меня попросили помочь ухаживать за ним, — наконец произнесла Кэт, понимая, что Мелани все равно потребует ответа. Она потупила взор и вздохнула: — Миссис Тремэйн, я не думаю, что это действительно…

— Заткнись, девка! — Мелани подскочила вплотную к Кэт, не сводя с нее ненавидящего взгляда. Ее полные груди, казалось, вот-вот выскочат из туго обтягивающего лифа. — Никого не интересует, что ты думаешь. Я желаю знать, что ты делала с Люсьеном. Ну, рассказывай! Ты откинула простыню и его беззащитное тело открылось перед твоим похотливым взором? Да, да, наверняка ты сделала это. И тебе нравилось это, верно? Даже такая девка, как ты, способна понять, что это не простой мужчина. И с чего же ты начала, мисс Харвей? Ты намылила его мускулистую грудь… Ты прикоснулась к его животу, а потом полезла все ниже, ниже, пока не поднялся и не напрягся его…

Мойна произнесла возле дверей:

— Мисс Мелани.

Кэт, у которой к горлу подступила тошнота, преодолела первый порыв бежать отсюда, бежать без оглядки и смогла отвести испуганный взор от безумных глаз Мелани, от ее влажного рта. Она поспешила отойти в угол комнаты.

— Мисс Мелани! — повторила Мойна. — Что вы делаете здесь наверху?

— Мойна, я и не слышала, как ты вошла, — защебетала Мелани, снова улыбаясь как дитя и обнимая за плечи свою тощую служанку. — Господи, прости, ты меня так напугала. Я как раз выговаривала Кэт, умоляя ее получше присматривать за моим ненаглядным Нодди. Мать нельзя попрекать тем, что она чересчур печется о своем ребенке, правда?

Кэт украдкой из-под ресниц глянула на служанку.

Уродливое лицо Мойны ничего не выражало.

— Мисс Мелани, — размеренно повторила она. — Я приготовила то питье, что вы хотели. Оно там, внизу, в вашей комнате. Вам лучше пойти туда со мною прямо сейчас.

Носик Мелани дернулся, кончик розового язычка облизал губы. Как хищник, почуявший жертву, подумала Кэт.

— То самое, про которое я говорила, Мойна? То самое, что и на прошлой неделе? О, значит, оно поможет мне от головной боли. Ох, милая Мойна. Конечно же я пойду с тобою. Как это ужасно с моей стороны заставлять тебя карабкаться за мной сюда по этим крутым лестницам.

Кэт постаралась придать своему лицу безучастное выражение, когда Мойна напоследок вперила в нее взор, выпустив из комнаты свою хозяйку. Все в доме полагали, что Мелани держит в руках Эдмунда Тремэйна и весь Тремэйн-Корт. Кэт знала, что это необходимо. Она молода, у нее нет средств к существованию, и вовсе не в ее интересах что-то менять в Тремэйн-Корте.

Все, что она может сделать, — как можно лучше заботиться о Нодди из благодарности к его отцу, который помог ей в критическую минуту. Кроме порученного ее попечению ребенка, это был единственный человек, который за последнее время вызвал у нее теплое чувство.

ГЛАВА 4

…Ад — я сам. На днеСей пропасти — иная ждет меня,Зияя глубочайшей глубиной,Грозя пожрать. Ад по сравненью с нейИ все застенки Ада НебесамиМне покажутся…

Залитый лунным светом сад был скован зимним холодом — как и Памела, когда он нашел ее, лежащую у подножия холма. Эдмунд шагал, стараясь согреться, сопровождаемый своей любимой гончей.

Последние дни он избегал посещений больного после того, как Мойна сообщила ему, что пациент все чаще приходит в себя. Он хотел бы зайти к нему и постараться объяснить, что произошло в то время, когда Люсьен сражался на Полуострове, хотя бы для того, чтобы облегчить собственную душу — ведь Люсьен оказался без вины виноватым.

Однако он не позволял себе этого: если Люсьен плохо знал своего «отца», то Эдмунд хорошо знал своего «сына» и понимал, что Люсьен покинет этот дом, как только сможет встать с постели, если ему сообщить всю правду.

Укутавшись поглубже в воротник шубы, Эдмунд медленно продолжал путь по выложенной кирпичом дорожке, вспоминая, как любила Памела ухаживать за этим садом.

Памела. Его дорогая жена. Его жизнь.

Люсьен. Его любимый сын. Его надежда на бессмертие.

Вся его жизнь оказалась обманом, ужасным, невыносимым обманом.

Ну почему бы Памеле не солгать? Ведь тогда они могли бы по-прежнему жить все вместе, радуясь благополучному возвращению Люсьена из Испании. Ее ложь спасла бы его, и он смог бы жить.

А теперь, зная правду, он жить не может.

Памела настояла на том, что должна рассказать все до конца, когда он застал ее с пачкой писем в руках, — она, казалось, даже обрадовалась, что ее поймали с поличным, и в доказательство показала даже маленькую красочную миниатюру того француза, чьим сыном был Люсьен. Но она любила своего мужа, клялась Памела, стоя на коленях и обливаясь слезами, а Эдмунд оттолкнул протянутые к нему руки и выскочил прочь из дому, чтобы пережить свою ярость и боль в этом саду.

Когда же он овладел собой и вернулся, оказалось, что Памела сбежала из дому. А вскоре с Пролива налетел ураган с ледяным дождем.

Когда он наконец разыскал ее, она была уже так простужена, что скончалась через три дня, несмотря на самоотверженный уход Мойны.

— О Боже! — простонал он, без сил рухнув на каменную скамью. — Зачем, Памела? Зачем?

Он спрятал лицо в ладони, его рассудок горел, терзаемый воспоминаниями. Не тогда ли его горе переросло в ненависть? Он чувствовал себя совершенно убитым: сперва безжалостной правдой, открытой Памелой, а потом ее смертью, уничтожившей последнюю надежду на то, что можно спасти хоть что-то из их поруганного брака.