Анастасия Эльберг - Женщина не моих снов Страница 12

А ещё он всех называет стариками и старушками. Точно?

Марика расхохоталась.

– Точно! Как здорово!

– Ты слушаешь радио в такой час?

Она опустила голову и вздохнула.

– Порой не спится. Лежу и читаю. А радио… как фон. Люблю эту волну.

– Я заметил – у нас с тобой много общего. Музыка, книги.

Марика легко повела плечами.

– Да, наверное. Знаешь, я о тебе думала. О том, что ты мне тогда сказал. Про поцелуй с незнакомым мужчиной.

– И какие ты сделала выводы?

– Что я ни капельки об этом не сожалею. Знаешь, я бы просто так тебя не поцеловала. Веришь? И… вот ещё что. А ты обо мне думал?

– Я? Ну… да. Немного, – ответил я и тут же поймал себя на мысли, что хотел сказать "не знаю", но мой язык просто-напросто меня не послушался. – Просто я был занят, и…

– Ты, наверное, хочешь покурить, – заботливо сказал мне Марика. – Я открою окно.

– Не стоит – будет холодно. Я подойду сам.

Я приоткрыл ставни и, закурив, посмотрел на небо. Там уже появились облачка – и луна, прежде напоминавшая выцветший золотой шар, превратилась в расплывчатое пятно.

Марика подошла ко мне.

– Знаешь, ты удивительный человек, я хотела тебе сказать, – проговорила она. – В тебе есть какая-то загадка. И я чувствую, что должна её разгадать.

– Не стоит, – тут же предупредил её я. – Это ещё никому не приносило ничего хорошего. А тебе – тем более.

– Почему? Что во мне не так?

– Мы уже говорили об этом. Ты слишком невинная. Я не хочу тянуть тебя туда, где тебе будет плохо.

– А разве… в твоём мире мне будет плохо? Ведь мне очень интересно! – Она положила руку на подоконник и попыталась заглянуть мне в глаза. – Что там такого, что мне нельзя видеть?

– Очень много всего. Да, наверное, почти всё.

– Ну и ладно, – ответила она после паузы. – Подумаешь! А мне всё равно.

Она сделала шаг в сторону, но не отошла, а обняла меня и прижалась к моей спине.

Я прикрыл глаза и почувствовал тёплый прилив нежности. Или, может, не нежности, а чего-то другого – но в тот момент мне было удобнее называть это именно так.

– Как ты думаешь, – спросил я вполголоса, – можно влюбиться в человека, которого ты знаешь всего пару дней?

– Думаю, что можно, – серьёзно ответила Марика. И мы снова замолчали.

И мне захотелось, чтобы это действительно оказалось влюблённостью. Причём не такой, когда ты подумываешь, что по всем правилам надо скучать и дуться, косо поглядывая на молчащий телефон. Я хотел, чтобы это оказалось той мимолётной вечностью, когда расстаёшься, как в последний раз, смеёшься и плачешь искренне.

– Не молчи, Брайан, – сказала мне Марика. – Мы подняли очень серьёзную тему.

– Правда? Ну тогда скажи мне, как это.

– Это когда ты хочешь отдать человеку весь мир – и отказываешься забирать его.

– А если мир мне не принадлежит?

Она улыбнулась.

– Когда ты влюблён, тебе принадлежит всё. Главное – уметь отдать это даром.

Я замолчал и подумал о том, что сейчас мне нужно будет принять вещи, которых я не принимал никогда. У человека есть разум, холодный и трезвый, который воспринимает реальность такой, какая она есть. У человека есть тело, которое порой требует пира… пира удовлетворения плоти, в частности, пира страсти и пошлых утех. Но влюблённость, любовь? Нет. Это слишком эфемерно. Оно умрёт очень быстро – даже не успеет высунуть нос из своей красивой сказки в желании проникнуть в этот мир.

Но самые потаённые уголки моей души, до которых ещё не добрался отрезвляющий яд, изо всех сил старались заявить о себе. Дрожали от страха, что их не заметят, и от ожидания – они так долго слепли в темноте.

Она на воспротивилась мне, когда я сбросил на пол шёлк её халата. Меня не покидала мысль, что когда-то я делал это с азартом охотника за сокровищами – но всё в жизни меняется. Вместо страсти приходит что-то бесконечно глубокое, подпитываемое желанием не кидаться в огонь чувства, а окунуться в спокойную воду, таящую в себе непознанное.

Время исказилось, полностью потеряло свою форму – если, конечно, она у него была.

Нет игры увлекательнее, чем исследовать каждую клеточку тела изнывающей от желания женщины. Когда я наклонился к её губам за тем невинным и по-детски откровенным поцелуем, она шепнула мне:

– Ну… войди же.

Слова, которые являются последним связующим звеном с реальностью и окутывают пеленой сладкого бреда.

Слова, умереть, услышав которые, так мучительно и желанно.

Я проснулся под утро – сумерки ещё не рассеялись. Тряхнул головой, прогоняя остатки сна, и посмотрел на Марику. Она, разумеется, ещё спала, обнимая подушку.

Одним из моих самых непреодолимых соблазнов всегда было овладеть женщиной вот так, когда она ещё спит – или же пытается выбраться из мира снов, нерешительно сопротивляясь своему мужчине… но я решил оставить всё, как есть. Такую мирную картину раннего утра. Мне не хотелось тревожить её даже поцелуем.

Марика, словно прочитав мои мысли, улыбнулась чему-то во сне. Я улыбнулся в ответ – и вдруг понял, что уже давно не чувствовал себя таким счастливым.

Я родился двадцать первого декабря. Как раз между Стрельцом и Козерогом. Если верить астрологам, такие люди непостоянны и часто бросаются в крайности, а после этого нередко оказываются между двух огней. Астрологов я считал не только шарлатанами, но и если не идиотами, то простаками. Посвятить свою жизнь каким-то подсчётам, строить гипотезы и предположения? Увольте. Это, по меньшей мере, глупо.

Астрологам я не верил, но в крайности бросался частенько. И тому, конечно же, были причины. Возраст, например.

– Перебесишься, гадёныш. Вот увидишь – я окажусь права, – говорила мне мадам – и я вполне это допускал.

Или же характер. Спокойствие меня утомляло. Я испытывал желание постоянно двигаться – желательно, вперёд, не привык сожалеть о неоправданных надеждах и полагал, что лучший способ что-то узнать – попробовать самому, испытать на собственной шкуре. Жизненный опыт нельзя приобрести, следуя по безопасным и проверенным дорогам.

При всём при этом я не считал себя человеком, у которого нет ничего святого.

Конечно, существовало довольно много людей, которые со мной не согласились бы – но я никогда не имел дурной привычки смотреть на других. И прислушиваться к их мнению, в частности. Человек может быть кем угодно – но только не праведником и не святым. Ведь не я решил, что большинство путей получения удовольствия от жизни являются порочными или запретными. А что касается кармы… я о ней задумывался, когда мучался похмельем. А мучался я им редко. Можно сказать, не мучался вообще.

Пожалуй, самой вредной из моих привычек была склонность к самоанализу. В попытке избавиться от неё я когда-то называл самоанализ другим, по моим понятиям, гораздо более унизительным словом: "Самокопание". Видимо, я пытался заставить себя сморщить нос и сказать: "Фу, Брайан! Такой умный, уверенный в себе человек – и как ты можешь опускаться до самокопания?" От самокопания я отучиться не смог. Виноваты в этом были не только гены, но и склад характера. Если я не мог объяснить себе какой-либо шаг или ситуацию, это начинало меня нервировать – и я принимал решение во что бы то ни стало докопаться до сути. Самоанализ был одной из граней калейдоскопа, через который я смотрел на жизнь. Пожалуй, единственной, которая не являлась цветной. Она говорила правду – и только правду. Какой бы жестокой эта правда не была.