Поймать балерину (СИ) - Зайцева Мария Страница 12

Особенно страдала от холода маленькая девочка, хотя  мать ее и прижимала к себе, стараясь согреть теплом своего тела.

Но одежда у них обеих была скудная и явно не для путешествия по волнам.Ребенок плакал, мать ничем не могла ей помочь, она и сама посинела от холода.

Не выдержав, я неловко расстегнула пальто, выпростала из рукавов руки и прямо под ним сняла теплую блузу от дорожного костюма и теплую русскую шаль, доставшуюся мне в подарок от самого Дягилева.Ветер мгновенно проник под распахнутые полы пальто, и я  тут же промерзла до костей. Быстро запахнув полы,  протянула блузу и шаль женщине.

- О… Спасибо вам! Спасибо!

Она начала торопливо кутать малышку, хнычущую от боли в руках и ногах.

- Разотрите ей ножки и обмотайте шалью, - посоветовала я, вспоминая, как сама мерзла зимними парижскими ночами в своей плохо отапливаемой каморке.

- Ох, добрая вы душа, Анни, - покачала головой Мадлен, - вот и мой месье Борчик был…

Я плотнее запахнулась в пальто, сунула руки в рукава и прижалась к рыжеволосой болтушке, бессовестно пользуясь теплом ее тела.

Закрыла глаза, стараясь вспомнить что-то приятное. Отвлечься от ужасающего холода, тяжелого плеска волн за бортом и мыслей о скорой смерти.

Вспоминался все тот же холодный Париж.Правда, тогда я не мерзла. Некогда было мерзнуть.Дягилев принял меня во второй состав, на подтанцовку к примам.Как я радовалась, Боже мой!Не каждая танцовщица имела возможность видеть в живую, да еще и репетировать в одном помещении с такими яркими балетными звездами, как Павлова, Карсавина, Больм, Нижинский!Это был незабываемый опыт, непередаваемые ощущения!У меня эти люди вызывали одновременно восхищение, страх, зависть и отчаяние.Последнее – потому что, глядя на них, я отчётливо понимала, насколько прав Артур. Мне никогда не достичь их высот.

Это были времена счастливые и одновременно несчастные.Артур оставил меня в покое, он , наверно, что-то пытался сделать, как-то испортить мою репутацию, но Дягилев, принимавший все решения по составу труппы, с ним не общался и не принимал во внимание его доводы.Мне было известно про подковерную возню, затеянную моим первым мужчиной, все же артисты мало что способны удержать в тайне, и от осознания своей слабости делалось больно.Как я могла ему поверить?Как могла не увидеть в нем обыкновенного альфонса?Может, потому что не считала себя никогда лакомой целью для подобных мужчин? Я все же очень плохо знала мир, проведя десять лет своей жизни за закрытыми дверями пансиона.Только потом я поняла, что Артур меня практически воспитывал под себя. Внушал, что хотел, обучал, чему хотел. Он внушил мне, что я могу быть знаменитой танцовщицей, водил на балеты и тайком показывал чудесные и редкие даже в Париже записи выступлений русских балерин.Он все делал для того, чтоб я считала его самым близким человеком, своим учителем, единственным, кому следовало доверять.И он добился своего.Следующим логичным шагом была наша любовная связь.И она случилась в итоге. Пусть не так скоро, как того хотел Артур, но я все же сдалась.Конечно же,  Артур был уверен в моей податливости, после всего случившегося у меня не оставалось другого выбора, только выйти за него замуж.Несмотря на то, в Париже, а уж тем более в труппе, нравы были более, чем свободные,  в любом другом городе Франции, да хотя бы в моем родном Руане, меня бы заклеймили позором…И потому Артур и не смог сдержаться, когда я поступила не так, как он хотел. Не оправдала ожиданий и вложенных усилий.А уж после того, как я твердо дала понять, что не собираюсь больше быть с ним…Да, он имел право озлобиться.Я его понимала, но прощать и идти к нему с повинной не собиралась.Несмотря на то, что Артур считал меня никудышной танцовщицей, все факты говорили об обратном.

Меня ценили в труппе, и постановщик балета, и сам Дягилев.А импресарио, Сол Ёрок, напрямую говорил, что готов меня предлагать в известные балетные труппы.Балеты «Русского сезона в Париже» шли с постоянным успехом, даже спорные постановки Нижинского в итоге потрясали публику.Да и сама публика была совершенно иной, не такой, что приходила на выступления парижской труппы в Опере.

Я наконец-то начала понимать, каково это – выступать перед благодарными зрителями, со слезами на глазах аплодирующими в финале. И мне аплодирующими! И мне тоже!Меня стали узнавать в лицо поклонники балета, караулить на улице у черного входа в Оперу.Моё фото напечатали в газете с подписью : «Восходящая звезда балета».

Все шло чудесно. Настолько, что я иногда думала, будто угодила в сказку, в волшебный сон.И все боялась проснуться.

Жизнь моя по-прежнему не была нормально устроена, комнатка за день и вечер промерзала насквозь, а зима на Париж упала холодная… Приходилось кутаться во все свои теплые вещи, как-то пришла на репетицию с насморком, разговорилась с Дягилевым о холодных парижских ночах… И он в тот же вечер, после выступления, подарил мне чудесную пушистую шаль, сказав, что такие делают только в России, в городе с труднопроизносимым названием Оренбург, из пуха местных коз.

Я была буквально потрясена его добротой и участием.Шаль согрела меня в холодные ночи, но в остальном положение не поменялось.

Днем я пропадала на репетициях, питалась плохо, потому что совершенно некогда, затем было выступление, а после я бежала в свою комнатку и еще полчаса разводила огонь и согревала ее, чтоб суметь хотя бы пальто снять без страха обморозиться.

Платили в труппе тоже немного, едва хватало на жизнь.Откладывать ничего не получалось.

Но это все были такие мелочи, по сравнению с тем, что я выступала! Что у меня были планы на будущее, и вполне выполнимые! Отчетливые!Дягилев уже намекал, что мне будет предложено постоянное место в труппе, на время ее гастролей по Европе и , возможно,  в Новом Свете.Сол Ёрок уехал в Нью Йорк подготавливать почву для гастролей труппы.

На сцене я летала, легкая, словно бабочка, постановщик балета уже начал ставить  новый балет, с моим участием не в подтанцовках, а на второстепенных ролях.Жизнь виделась в розовом свете…

Все посыпалось в один момент.

- Милочка! Аннет! Нельзя спать! Нельзя! – громкий голос Мадлен вырвал меня из полусна, заставил разомкнуть практически смерзшиеся ресницы.

Мадлен начала меня трясти, тереть заиндевевшие щеки, приговаривая, что последнее это дело – спать в холоде. Так можно и не проснуться.

Я огляделась вокруг и ужаснулась, подумав, что, возможно, это и не самый худший вариант: уснуть и не проснуться. Менее мучительная смерть.Вокруг нас были льды, много. Они плавали, ударялись друг о друга ужасным, выматывающим душу, скрежетом.Неужели нас на Северный полюс занесло?Сколько мы вообще плывем?

Лодка была окутана туманом, настолько плотным, что на расстоянии нескольких шагов ничего не было видно. Ощущение, что мы попали в молоко, и теперь барахтались в нем, беспомощные и слепые.Мужчины уже не гребли, просто сидели, тихо переговариваясь, остальные пассажиры прижимались друг к другу, в поисках хотя бы крупиц тепла.Положение было безвыходным.

И тут откуда-то из тумана раздался громкий гудок.Он разнесся над волнами так громко, что все, кто сидел в лодке вздрогнули.Начали озираться.Гудок раздался ближе.

- Это корабль! Корабль!

Все тут же повскакивали со своих мест и принялись кричать, свистеть и даже махать руками, чтоб привлечь невидимый в тумане корабль.

Я сидела, до боли вглядываясь в туман, все еще опасаясь надеяться на лучшее…Люди с корабля могли нас не услышать, могли пройти мимо…

Но  когда,  через четверть часа примерно ,  прямо перед носом лодки показалась черная громада корабля, меня,  словно воздушный шарик, подбросило вверх.Забылись боли в практически отмороженных ногах, печальные мысли о смерти.Не будет ее, смерти!Все будет хорошо! Конечно, все будет хорошо!

Галифакс

Галифакс бурлил.Это было видно невооруженным взглядом даже издалека.Огромное количество действующих пирсов, постоянно причаливающие корабли, как пассажирские, так и грузовые.