Роберта Джеллис - Рыцарская честь Страница 13

— Ты не упомянул Генриха и что происходит во Франции. Это тайна?

Элизабет хотела было вмешаться в разговор, но, прочитав на лице Херефорда чувство облегчения, остановилась, чтобы слушать дальше.

— Ах Генрих! — пожал плечами Роджер. — Тут и рассказывать нечего.

— Ты заметно охладел по сравнению с последним разом. Что случилось?

— Охладел по отношению к Генриху? Нет, совсем не то. У него нет своей роли в ближайшем будущем, которое меня очень занимает… Он приедет, когда это будет безопасно. Дэвид Шотландский посвятит нас в рыцари. Тогда я присягну Генриху как наследнику английского престола. Это вполне по правилам. Стефан открыто не расторгал соглашения о том, что Генрих наследует его корону. Все как полагается. Я присягаю Англии, не связывая свою честь с королем Стефаном.

Выражение облегчения на лице молодого графа, которое Херефорд тут же попытался скрыть, Честер видел так же ясно, как и его дочь. Не ускользнуло от внимания Честера и замечание относительно предстоящих забот, но ему хватило ума не давить на юношу, терпение которого было уже на пределе. У него еще будет время узнать все интересное, решил Честер, считая Роджера слишком откровенным и прямодушным, чтобы долго хранить тайны. Не знал только Честер, какую школу прошел Херефорд за эти два года. Зато он был близок к истине, заметив, как изменился Херефорд. Взяв из рук дочери бокал вина, Честер выпил и заговорил снова.

— Ты продолжаешь считать Генриха нашим? Он молод. Сможет ли он собрать баронов под английской короной?

— Собрать? — засмеялся Херефорд. — Он просто сгребет их в кучу, если они заартачатся. Клянусь Господом Богом, Раннулф, Генрих — это фигура. У нас не было такой после смерти первого Генриха. А может, даже и почище будет: в нем соединились ярость и устремленность старого короля с добрым характером отца. Ему совершенно чужды замкнутость матери и угрюмость деда. Не знаю человека более жизнерадостного, кто бы так любил посмеяться и поболтать. Говорит он не умолкая. Его надо видеть. Он изъясняется по-французски, пишет на латыни и тут же, не поверишь, одним глазом что-то читает или просматривает счета.

— Значит, молодой король — само совершенство?

— Нет, конечно. Он — человек, и не без греха, но король он будет хороший. Он горяч и в гневе может сказать и сделать все, но быстро отходит, а тогда он справедлив. Кроме того, и это у него от матери, он прижимист, как ростовщик. Много не берет, но все ему полагающееся или принадлежащее держит цепко. Этот момент мы должны хорошо обсудить, отец, причем тщательно и не торопясь. До того как он приедет, надо хорошо рассчитать, что тебе принадлежит по праву и что ты еще надеешься от него получить. Это все надо записать, сделать несколько копий, на случай если грамота потеряется, в одних — свое, в других — что ты желаешь получить. Когда он приедет, прежде чем обеать ему что-то, пусть он эти грамоты подпишет, каждую в отдельности. И копию каждой держи у себя. Понял меня?

— Хорошо понял, Роджер, спасибо за предупреждение. Не следует ли мне сейчас заявить ему о своей поддержке?

— Нет. Переходи к нему, когда ты будешь нужен, и тогда заключай сделку. Он хороший партнер. Но если думаешь чем-то его подкупить и получить сверх уговора, ты просчитаешься. Кто бы ни был перед ним, друг или враг, он сначала король. Если бы собственные интересы занимали меня больше благополучия Англии, я бы с ним не пошел. Это скорее получишь у Стефана. Я по-братски люблю Генриха, и надеюсь, взаимно, но он пошлет меня к черту или на виселицу, только сунься я к нему с подобными делами либо за неповиновение, и сделает это не колеблясь, как с заклятым врагом.

— Но, Роджер! — воскликнула Элизабет.

— И никаких «но, Роджер», — оборвал он, повернувшись к ней. — Он несет нам мир и покой, чтобы мы женились, растили детей, умирали с миром. Не думаешь ли ты, Элизабет, что мне хотелось бы прямо с брачного ложа отправиться на войну, понимая, что скорее придется лечь в землю, чем увидеть ребенка, которого ты, может быть, мне принесешь? Пока нами правит Стефан, каждое оскорбительное слово и каждый клочок земли остаются поводом к тому, чтобы человек поднимал руку на другого человека. А кто им судья? Кто вмешается? Я готов выступить за короля, чтобы отстоять свои права, свои земли, но я также хочу оставить после себя след. Я не сложу оружия сегодня, чтобы снова браться за него завтра. Я желаю принести чистую присягу с ясным умом, не оскверняя ее мыслями об увертках от своего долга. Мой долг — биться за короля, а не поднимать против него бунт. Вы думаете, у меня не болит душа, когда я гляжу вперед, а еще больше — оглядываясь назад?

Роджер стряхнул с себя руку Честера.

— Пустите меня! Дайте дорогу, надо смыть с себя всю грязь, пока я в силах это сделать. Я все сказал!

Глава третья

Тихо протекли трое суток. В день приезда Херефорда к вечеру пошел снег. Честер и его будущий зять на следующее утро отправились на охоту, но она не задалась и едва не окончилась трагически. Лошадь Вильяма Боучемпа оступилась, сбросила седока и сломала переднюю ногу. Завалив одного оленя, они еще поохотились с борзыми, но, здраво рассудив, свернули травлю и возвратились в относительное тепло замка. Там джентльмены коротали время, сидя за шахматами или играя в карты, пили сдобренное пряностями вино и слушали, как Элизабет играет на лютне.

Подписали брачный контракт, в обсуждении которого Элизабет принимала самое живое участие; все пункты документа она обсуждала столь горячо и продуктивно, что прелаты церкви, присутствовавшие как писцы и свидетели, смотрели на договаривающиеся мужские стороны с нескрываемым изумлением. Если для Честера и Херефорда подобное участие было делом обычным и они либо отклоняли ее мнение, либо соглашались с ним, то епископ Честерский счел нужным прочесть ей длинное наставление об ее не совсем девическом и подобающем поведении. Это ли сказалось, что было сомнительно, поскольку нравоучения епископа за многие годы никакого влияния на Элизабет не имели, или что-то другое возымело действие, Херефорд и Честер решить не могли. Во всяком случае, Элизабет утихомирилась, и жизнь в доме шла спокойно.

На четвертый день еще до полудня из Херефордского замка прискакал полузамерзший, весь заиндевевший курьер. Первой из пакета Херефорд извлек записку матери. Он читал улыбаясь, а когда передавал се Честеру, заметил, что мать прекрасно жила в разлуке с ним два года, а теперь вот соскучилась на следующий день. Второе письмо он просто молча просмотрел, а еще одно быстро повергло его в мрачное настроение. Элизабет молча наблюдала за женихом, не желая расспрашивать его раньше отца, который ждать не стал.