Людмила Сурская - Оборотень или Спасение в любви. Страница 13

— Марфа, ты чего прячешься?

— Так боязно барыня, ходишь сама с собой разговариваешь, да вон с ушастым, — кивнула она на стоящего на стороже пса.

— Понятно, ты посчитала меня ненормальной. Ошибаешься, это я от скуки развлекаюсь так, игру себе выдумала.

— А-а?!

Смеясь, княжна забежала в свои комнаты и, сняв с добермана ошейник, отвернулась, давая ему возможность одеться.

— Ну и как я тебе? — прошептал он через несколько томительных минут над её ухом.

Она обернулась и с удивлением осмотрела вещи, ладно сидящие на его стройном теле. «Молодой человек хорошо сложен, умён и воспитан, жаль, что несчастен», — подумала она, но спросила о другом:

— Есть хочешь?

— А такой вариант возможен? — смущённо улыбнулся он.

— Прими меры безопасности. Запрись. Я схожу на кухню и принесу. Вернусь, постучу условным стуком, вот так, — показала она.

— Договорились.

Она принесла, взгромоздив на поднос пирожков, щей, ломоть свежего хлеба и четверть курицы, а ещё кувшин с морсом.

— Ешь.

— А ты? — вскинул он большие глаза.

Смутившись, она покрошила в руке пирожок.

— Мне хватит пирожка с ягодой.

Он справедливо заметил:

— Ты же не птичка…

Княжна настояла на своём и, чтоб прекратить разговор, даже выдвинула идею:

— Не хочется есть совсем… Надо послать Марфу с Прасковьей завтра за земляникой.

— Зачем, сами сходим, — предложил он. — Погуляем и ягод соберём. Меня эти стены скоро раздавят.

Она, обдумывая его предложение, изумлённо выгнула брови. Но свою сомнительную мысль относительно их прогулке, она оставила при себе, лишь воскликнув:

— Но как? — это невольное восклицание, казалось, вырвалось из неё неосознанно.

Он взял двумя пальчиками чашку из тонкого фарфора и, сделав глоток, принялся рассматривать роспись на ней. Княжна пояснила, что сервис очень старый, фамильный и был приобретён папа вместе с домом. Получается, принадлежал бывшим хозяевам этого дома.

Ей показалось, что фарфор зазвенел в его руках. Вероятно, показалось… Серж, совершенно спокойный, кивнул и продолжил:

— Я полагаю, что мы сделаем так… — он поморщил лоб, подумал и объявил:- Ты возьмёшь с собой мою одежду. Когда тебе захочется поговорить, доберман исчезнет. — И вдруг неожиданно для неё спросил:- Почему ты взялась учить крестьянских детей?

Таня немного растерялась, но очень скоро взяла себя в руки. Ответ был неожиданно для неё самой откровенный.

— Должны же мы хоть что-то полезное сделать для своего народа. Я не могу не понимать какова пропасть разделяющая у нас мужчину и женщину… Понимаю, но вынуждена признать, что не разделяю таких законов и порядков. Мужским кругам дано всё, женщинам ничтожно мало. И чтоб не сделали мы, всё смешно и не так, а самое страшное — противозаконно.

Она говорила и говорила, должно быть, то кричала душа. Серж внимательно слушал. Она оборвала свою речь. Он покрутил в руках вилку с вензелями. Таня, не став объяснять кому до них принадлежало серебро, решив, что понятно и так, промолчала.

— Сколько тебе лет? — поинтересовался он.

— Семнадцать, — ответила она вызывающе громко.

Он посмотрел на свою собеседницу, встретил невинный вопросительный взгляд, поколебался, а затем произнёс:

— Дитё, а рассуждаешь, как старушка. Я боюсь, что из этого не выйдет ничего путного.

Конечно же, она заметила, как в уголках его губ, дрогнула предательская улыбка. Таня, забрав пирожок, ушла, отщипывая от него, к окну: «Оценщик нашёлся».

— Обиделась, княжна, я, уверяю вас, меньше всего этого хотел. — Отложив еду, подошёл он к ней. — Это, правда, только ваше дело. Но послушайте меня… Так заведено на Руси, принято так и этот воз тебе не свернуть, даже если ты расплющишь о него голову. — Было заметно, что он волновался путаясь в «ты» и «вы». Серж продолжил:- Смог только один — великий Пётр откатить его чуть — чуть… И то старый свет бился в кровь не столько за бороды, сколько против вывода в свет баб. Протяни он ещё лет двадцать или хотя бы десять, возможно школы были бы обязательным атрибутом даже самого захолустного села. Сейчас же о таком из власть имущих даже никто не помышляет, та под силу ли тебе, крошка, изменить что-то. Так ты измучаешь себя и только.

Ей так хотелось, чтоб он не насмехался, а понял. Ведь она пришла к выводу, что этот юноша весьма чувствительный и благоразумный. А он насмехается… Если только попробовать растолковать… Она горячо принялась объяснять:

— Разве они виноваты, что родились бедными, а мы богатыми. Нет. Так что плохого в том, если я научу их грамоте, а там уж кто куда пробьётся. Но, Серж, согласись, что грамотность это для них шанс. — Горячилась она, видя, как он улыбается её речам, пощипывая ухо. — Мне противно смотреть, когда поят лошадей шампанским и кормят отменным овсом, а крепостные живут не по-людски. Так не должно быть. Это не правильно.

— Успокойся. Я уважаю твоё мнение. Подумай сама, мы мало, что можем изменить. Разве что попробовать самим жить по-другому. Будешь курочку?

— Нет. Доедай и позову Пелагею, чтоб забрала поднос.

— Не торопи, я хочу получить удовольствие от еды. Поищи у родителя бритву мне надо побриться.

Таня присмотревшись, как он обгладывает куриные косточки, улыбнулась. «Доберман перемолол бы их сейчас в муку», — подумалось ей.

— Представила, как бы их сгрыз Барон, — громогласно хохотнул он.

Она бросила на него тёплый взгляд.

Марфа, проходившая мимо, поначалу отпрянула, а потом, припав к двери, принялась слушать. Старая княгиня наказала строго настрого, под страхом наказания следить, а то, что происходит тут не так просто разобрать. Вот явно же слышала мужской смех… Опять мужик, но откуда? Она сама чуть не взвизгнула, получив шлепок по заду. Прасковья, поддавшая ей, стоя руки в бока позади неё, хотела знать о так заинтересовавшем её предмете.

— Тише ты, — зашипела Марфа на девку.

— И что там интересного? — тут же приложилась ухом она.

— Голос мужской и не первый раз уже слышу. Княгиня выпорет и за косы оттаскает, если проморгаем.

— Так проверим давай, если есть мужик, то его где-то прячут.

— Какая разумная, я не глупее тебя, уже проверила и ничего, — возмущённо объявила она.

Та подбоченясь топнула ногой.

— Тогда ничего и нет.

— А голос, а смех? — ткнула она пальцем с обгрызенным ногтем в дверь. — Не доберман же хохочет… Хотя «сердечный друг» может выпрыгивать утром в окно.

— Я об этом не подумала, давай проследим.

— Ты здесь, а я снаружи, чтоб наверняка. В доме караулить я усну, а там свежее поветрие, для моего организма в самый раз.