Елена Арсеньева - Русские музы для француза, или Куртизанки по натуре (Лидия Нессельроде, Надежда Нарышкина) Страница 13

И эта длинная цитата доказывает прежде всего то, что женщина не способна понять мужчину…

Ведь случилось так, что Дюма-фис влюбился в новую свою русскую музу – женщину непонятую и неистовую! – и ничего так не желал, как привязать ее к себе как можно крепче. Очень сильно хотела, чтобы непутевая доченька остепенилась – хотя бы рядом с «наглым французишкой»! – и ее мать, Ольга Федоровна. В 1853 году она, от имени своего мужа Ивана Кнорринга, купила в Люшоне красивую виллу «Санта-Мария» в английском георгианском стиле (ионические пилястры, треугольный фронтон). Позднее этот дом был известен как «вилла Нарышкиной». С 1853 по 1859 год можно было видеть, как на газоне и посыпанных песком дорожках перед домом играют в волан красивый молодой человек, хорошенькая девочка и женщина с глазами цвета морской волны. Хорошенькая девочка – это была Ольга, которую Александр Дюма-фис называл Малороссией (он любил дочь любовницы как родное дитя), ну а Надежда носила прозвище Великороссия. Желая во что бы то ни стало привязать к себе Надежду, Александр не прочь был бы пустить играть в этот садик еще одну девочку, а еще лучше – мальчика… Он был убежден, что чем больше детей будет у них с Надеждой, тем более покладистой, мирной станет эта укрощенная тигрица, более семейной сделается эта пылкая куртизанка.

«Я знаю ее не со вчерашнего дня, и борьба (ибо между двумя такими натурами, как я и она, это именно борьба) началась еще семь или восемь лет тому назад, но мне только два года назад удалось одолеть ее… Я изрядно вывалялся в пыли, но я уже на ногах и полагаю, что она окончательно повержена навзничь», – писал он Жорж Санд.

И эта небольшая цитата доказывает прежде всего то, что мужчина не способен понять женщину…

С другой стороны, он ведь слыхом не слыхал о Луизе Вебер, о которой Надежда воинствующе ничего не хотела знать!

Александр возлагал немалые надежды на рождение их общего с «зеленоглазой княгиней» ребенка.

Надежда держалась вдали от света. В 1859 году она продала виллу в Люшоне и сняла недалеко от Клери (Сена-и-Марна) замок Вильруа. Несмотря на то что это грандиозное сооружение насчитывало сорок четыре комнаты, Надежда жила в одной комнате с Ольгой – так она боялась, чтобы князь Нарышкин (приехавший в Сьез, на озере Леман, «для поправления здоровья») не устроил похищение дочери.

И вот здесь-то, в замке Вильруа, и сбылось в 1860 году желание Александра Дюма-сына – насчет двух девочек в садике…

Когда Надежда забеременела, она стыдливо скрывала свое положение в провинции, но рожать собиралась в Париже, чтобы ее пользовал знаменитый гинеколог, доктор Шарль Девилье. Она сняла под вымышленным именем «Натали Лефебюр, рантьерки» квартиру на улице Нев-де-Матюрен. Здесь-то 20 ноября 1860 года и родилась у фиктивной матери и неизвестного отца девочка, которой было дано имя Мари-Александрин-Генриетта, но в семье она получила прозвище Колетт.

Надежда очень любила детей, но не могла не понимать, что это – цепи на ногах и руках женщины, которая хотела бы жить в свое удовольствие. Теперь она была прикована к Александру почти так же крепко, как к своему законному мужу… ну, не хватало только цепей брака!

Александр постоянно заводил разговоры на эту тему. Он же был моралист, автор пьесы «Внебрачный сын», он осуждал и адюльтер, и последствия его, ему было ужасно тяжко иметь внебрачную дочь. Но что поделаешь, коли Нарышкин, официальный муж Надежды, был вполне жив… и при известном напряжении воображения можно было вполне вообразить, что он способен предъявить права не только на Ольгу, но и на Колетт! Эта мысль терзала и Надежду, и Александра, который от всего этого был недалек от того, чтобы сделаться записным ипохондриком. Дюма-сын жаловался на жизнь неравнодушной к нему, жарко сочувствующей Жорж Санд.

Конечно, она давно простила «милому мальчику» те письма, в которых он восхвалял свою молодую возлюбленную. Все-таки он по жизненному амплуа был больше резонером, чем героем-любовником, и сейчас ему была нужна не столько торжествующая плоть, сколько сочувствующий интеллект… вот этого у Надежды и в помине не было, зато в избытке имелось у мадам Санд!

«Я разбит телом и духом, сердцем и душой и день ото дня все больше тупею, – писал Александр. – Случается, что я перестаю говорить, и временами мне кажется, будто я уже никогда не обрету дара речи, даже если захочу этого… Представьте себе человека, который на балу вальсировал что было мочи, не обращая внимания на окружающих, но вдруг сбился и уже не может попасть в такт. Он стоит на месте и заносит ногу всякий раз, как начинается новый тур, но уже не в силах уловить ритм, хотя в ушах у него звучит прежняя музыка; другие танцоры толкают, жмут его, выбрасывают его из круга, и дело кончается тем, что он бормочет своей партнерше какие-то извинения и в полном одиночестве отправляется куда-нибудь в угол. Вот такое у меня состояние».

Жорж Санд, впрочем, была не просто женщина, но прежде всего – писательница, а значит, тоже из тех, кто отнимает аромат у живого цветка. Она не могла не препарировать не только мужские, но и женские души. Вообще она всегда уважала тех, кто способен на сердечные безумства (сама таких безумств в свое время натворила бессчетно!), а значит, с превеликим удовольствием познакомилась бы с Надеждой Нарышкиной – тоже большим талантом в этой сфере. Еще бы – бросить в России могущественного вельможу и тысячу душ крестьян, чтобы открыто жить в Нейи-сюр-Сен с молодым французским драматургом! Конечно, Надежда не звонила на всех углах о некоторых пикантных моментах своей биографии (к примеру, о фактическом соучастии в убийстве!), однако мадам Санд безошибочно чуяла родственную душу. И мечтала заполучить русскую красавицу к себе в гости. Но Надежда что-то струхнула… Может быть, чуяла, что если ей удается скрывать какие-то бездны душевные от мужчины, то от женщины их скрыть не выйдет? Поэтому она отправила Жорж Санд «ответ с отказом», что вызвало недовольство ее любовника, написавшего романистке: «Княгиня требует, чтобы я непременно написал черновик ее письма к Вам. Я же не хочу этого делать… Эти княгини довольно-таки глупы, как подумаешь!..»

Хорошо, что Надежда не узнала об этой характеристике…

Так или иначе, в гости к Жорж Санд она не поехала, осталась в замке Вильруа, и Дюма гостил у Санд один с 9 июля по 10 августа 1861 года. Он переживал очередной приступ уныния. Вечерами на террасе гость и хозяйка вовсю сплетничали о русской любовнице Дюма, называя ее «Особой», хотя, строго говоря, она давно была перекрещена им в Надин:

«Что касается „Особы“, она мало походит на персонаж, который вам нарисовали, и, к несчастью для нее, недостаточно расчетливо построила свою жизнь. Я столь же готов обожать ее, как ангела, сколь и убить, как хищного зверя, и я не стану утверждать, что в ней нет чего-то и от той и от другой натуры и что она не колеблется попеременно то в одну, то в другую сторону, – но (это надо признать) скорее в первую, чем во вторую. У меня есть доказательства бескорыстной преданности этой женщины, и она даже не подозревает, что я признателен ей за это; она сочла бы вполне естественным, если бы я об этом забыл. Короче, я говорю все это с таким волнением не потому, что открыл в ней нечто новое для себя, а потому, что я свидетель ее обновления, ибо я льщу себе, что преобразил это прекрасное создание… Я так привык непрестанно лепить и формировать ее, как мне заблагорассудится, так привык вслух размышлять при ней на какие угодно темы и повелевать ею, при этом отнюдь не порабощая ее, что не сумел бы без нее обойтись».