Розалинда Лейкер - Позолоченное великолепие Страница 13

Томас тут же обрадовался, услышав, что Полли избежала виселицы, но опечалился при мысли, что ее обрекли на мрачное будущее. Но мать успокоила его, говоря, что он должен радоваться тому, что Полли осталась жива. Томас вспомнил, что она сильна духом и не боится трудностей, и всем сердцем надеялся, что удача не покинет ее.

Прошел еще один год, утекло много воды. Томас не по годам вырос и спустя полгода после одиннадцатого дня рождения его считали гораздо старше. Он мастерил детское кресло, готовясь преподнести его в подарок к рождению нового ребенка, ибо все признаки говорили о том, что мать скоро разрешится от бремени. В школе он поднялся выше среднего ученика, стал серьезнее и прилежнее, чем в предыдущие годы, причем самые лучшие оценки у него были в математике. Он развил в себе способность хорошо рисовать, что в школе не поощрялось и не признавалось, ибо там главное внимание уделяли академическим предметам. Однако рисование приносило ему большое удовлетворение.

Он смастерил кресло, но дарить его так и не пришлось. Мери умерла, родив мертвого ребенка. Этот удар отнял у Томаса детство. Несчастье грозило захлестнуть его. Иногда он запирался в сарае для дров и безудержно рыдал, растянувшись там на бревнах. Все осложнилось тем, что они с отцом не могли утешить друг друга, хотя и были в хороших отношениях, горе стало личным для каждого из них. Оба возненавидели коттедж, ставший холодным и пустым, тепло и свет, похоже, покинули дом вместе с женщиной, которой им все больше не хватало с каждым проходившим днем.

Джон нашел спасение в труде, удлинив свой рабочий день, а Томас, сам не ведая причину, пренебрегал уроками и искал развлечений в глупых проделках, которые все время доставляли ему неприятности. Сначала он подавал надежды, а теперь стал головной болью для учителей. Его поведение стало еще хуже как дома, так в школе, когда он узнал, что отец, проведший вдовцом несколько месяцев, намеревается снова жениться. Для Томаса стала невыносимой мысль о том, что чужая женщина займет место покойной матери.

Джона снова и снова доводило до белого каления необъяснимое бунтарство сына. Ему так и не пришло в голову, что Томас в это особо мучительное время страдает от потери отца не меньше, чем от смерти матери. Джон воспринял это как знак, что Томасу пора оставить родительский дом. Смена обстановки пойдет мальчику на пользу, нечего болтаться там, где каждый шаг вызывает воспоминания. В более радостные дни они всегда говорили о том, что Томасу следует получить основательную подготовку, когда настанет время. Что же до него самого, то неплохо завести новую семью, когда рядом не будет враждебного отпрыска от прежнего брачного союза. Отец не испытывал угрызений совести оттого, что забирает мальчика из школы. Как-никак Томас получил неплохое образование, а теперь ему самому предстоит распорядиться тем, что он приобрел, и применить это в деле. Даже в университетах студенты не станут терять времени и уйдут, если почувствуют, что приобрели надлежащие знания в каком-нибудь предмете, и никто не станет их за это корить.

Не сказав Томасу ни слова, Джон собрал лучшие произведения мальчика и, когда отправился по делам в Уэйкфилд, совершил небольшое путешествие в аббатство Ностелл. Там он показал эти произведения плотнику имения, некоему Джону Гаррисону, с которым был давно знаком. Он знал, что Гаррисон гораздо искуснее и опытнее его самого. Это был исключительно талантливый человек и сейчас трудился над счетчиком времени, предназначенным для определения долготы в море, он сделал много красивых предметов мебели, украсивших дом в Ностелле, включая превосходные часы в футляре, с которыми знакомили всех приезжавших гостей.

— Гм-м-м. — Гаррисон изучал произведения Томаса, вращая их во все стороны и рассматривая критическим взглядом. Обладая отличной репутацией, он мог позволить себе придирчивость в выборе учеников, для него характер и желание работать имели не меньше значения, чем навыки и сообразительность. — Сколько, ты говоришь, мальчику лет?

— В июне исполнится двенадцать. Детское кресло — самая последняя из его работ.

Гаррисон провел руками по спинке и подлокотникам. Хотя, разумеется, он заметил много недостатков, объяснявшихся неопытностью, но пропорции были выдержаны, а сиденье отличалось приятной формой. Он инстинктивно угадал признаки мастерства, искусно воплощенные в форме, а такого на пустом месте не бывает. Он поднял кресло, со стуком снова опустил его крепкие ножки на верстак перед собой, словно заключая договор.

— Дай мне взглянуть на этого парня. Если он окажется способным, я возьмусь обучать его семь лет, которые положением о ремесленниках отводятся для подготовки столяра-краснодеревщика. Но, — добавил он, сощурив глаза с морщинками и предостерегая от ложных надежд, — если он не оправдает мои ожидания, ты заберешь его домой.

Томасу казалось, будто над его головой рассеялись облака, ведь ему подвернулся случай оставить Отли и обрести карьеру, которая давно манила его. Целеустремленность, временно подавленная горем утраты, вновь пробудилась в нем. Мальчик без умолку говорил о том, на что надеялся и чего хотел достичь. Во время разговора Гаррисон пришел к выводу, что мальчик подойдет, и кивнул отцу. Договорились о сумме вознаграждения, за которую Томаса предстояло обучить ремеслу, обеспечив его жильем и столом. Гаррисон вручил мальчику перо, и договор ученичества был должным образом подписан обеими сторонами.

Томас вселился в дом одной из сестер Гаррисона, которая была замужем за садовником имения. Это была пара средних лет с взрослыми сыновьями, покинувшими родительское гнездо, и им пришлось по душе, что в их доме снова будет жить мальчик. Позже выяснилось, что Томас самый младший среди многочисленных работников, отданных в подчинение Гаррисону. Плотницкая мастерская находилась позади конюшен и состояла из нескольких маленьких комнат, где стояли верстаки и токарные станки. Все было ему хорошо знакомо, те же едкие запахи дерева, клея и сальных свечей вперемежку с дымом, когда разводился огонь. Ряды рубанков всяких форм и размеров лежали на полках над дверями и, как и в мастерской в Отли, оштукатуренные стены пестрели стеллажами для инструментов, на отдельных полках лежали горы свечей, щипцы для снятия нагара с свечей, старые песочные часы, горшки, набитые всякой всячиной, фонари и связки запасных свечей, перевязанных плетеной соломой. Со стропил рядами свисали плоские деревянные шаблоны, иногда они покачивались и со стуком бились друг о друга, что еще больше усиливало шум молотков и вой пил, не прекращавшийся с утра до ночи.