Симона Вилар - Огненный омут Страница 13

Эмма окинула взглядом сотрапезников Ролло. Это были его ближайшие сподвижники, вожди, которых он особо отличал. Так же к ним должна была относиться и Эмма, однако ее отношения с каждым их них складывались по-разному.

Рыжий весельчак и балагур Галь нравился Эмме, он был добродушен и искренне радовался, что у Ролло теперь есть жена, хоть и христианка, но хороших кровей, способная дать ему потомство. Другое дело – Лодин Волчий Оскал. Высокий, худой, с узким смуглым лицом, орлиным носом, жесткими холодными глазами, хмуро глядевшими из-под седеющих бровей. У него были обломаны верхние зубы, и когда он улыбался, обнажая желтые клыки, это была типично волчья морда, лобастая, серая, сужающаяся к подбородку.

Люди боялись Лодина, а Ролло очень уважал и прислушивался, говорил, что никто так не разбирается в искусстве боя, как этот клыкастый хищник. Эмма же сторонилась его, ибо при одном взгляде на ярла в ее памяти всплывали все ужасы набега. Этот человек словно олицетворял собой войну.

Был еще Оттар – самый живописный из собрания за столом, абсолютно лысый, с красным одутловатым лицом и вислыми, едва не до груди усами. Его гигантские бицепсы на обнаженных до плеч руках так вздувались, словно желали разорвать обшитые бляхами наручи и надлоктевые браслеты. Говорили, что в бою на Оттара нисходит священный пыл, что он выходит из себя, на губах его появляется пена, он грызет свой щит, и в горячке сечи может убить и покалечить неимоверное количество врагов.

Что касается врагов – может, но Эмму всегда удивляло отношение этого грубияна-вояки к музыке. Когда она пела, он сидел словно завороженный, а порой даже не мог сдержать слез. Одно это уже располагало к страшному берсерку, ибо Эмме необходимо было, чтобы ею восхищались и ее любили. Поэтому, хотя многие и сторонились страшного Оттара, ей ничего не стоило подойти и заговорить с ним или даже пригласить к себе в покои и лично петь ему.

Ролло по-своему любил Оттара, как и Лодина и Галя. Все они вместе с ним в свое время бежали из Норвегии, возвысились при нем и были ему беспрекословно преданы. Чего нельзя было сказать о сидевшем подле Ролло Гауке из Гурне. Этот норманн не был изгнанником из Норвегии, как они, а сам прибыл в Нормандию и завоевал для себя богатую область Гурне-и-Брей с городами.

Он не сразу признал власть Ролло, и они долго воевали. Гаук одевался, как франки, даже обрезал волосы по франкской моде. Теперь он ходил с короткой завитой на лбу челкой светлого пшеничного цвета. Он был очень красив: тонкие черты, светлая, какая-то даже слишком нежная для мужчины-воина кожа лица и пристальный взгляд ярко-голубых эмалевых глаз.

И все же красота этого человека была настолько холодной, что заставляла сравнить его с дьяволом. Эмму он невзлюбил с первых же дней, ибо, как она узнала, считал, что Ролло должен был выбрать в жены свою соотечественницу, и даже одно время прочил ему в жены свою высокородную сестру.

Сейчас Гаук что-то холодно говорил Ролло, и Эмма опять разобрала имя Херлауга. Ролло резко бросил подбежавшей собаке кость. Слов Эмма не могла разобрать, ибо зала была очень велика, к тому же хотя в одном конце и происходил совет Ролло, в другом – шла обычная дворцовая жизнь, ходили служанки с ведрами воды, дворцовые рабы разносили хворост, проходили воины, играли дети.

Маленькая девочка споткнулась о дремавшую посреди зала собаку, упала, подняла рев. Это была одна из дочерей Ролло, обычно он был очень внимателен к своим детям, но сейчас лишь раздраженно поглядел, кто это шумит, и вновь стал внимательно слушать, что ему доказывал рыжий Галь.

Эмма сама пошла, подняла ребенка, стала вытирать ей личико. Ахнула, вспомнив, что так и не выпустила ее мать Маркотруду из ублиета. Кликнула своего пажа Риульфа, стала шептать ему на ухо приказания.

За вечерней трапезой они почти не говорили. Ролло был мрачен, глядел отрешенным взглядом. И лишь когда Эмма стала петь, глаза его немного смягчились. Ее пение всегда действовало на него умиротворяюще, он становился мягче и покладистей. И Эмма пела для него старую скандинавскую балладу на родном языке Ролло:

Восемь братьев Дидрик[4] имел,Богатой Вероной правил,И каждый по дюжине сыновейУ трона его поставил.

На треногах ярко пылали огни, отбрасывая красноватые отблески на темный мрамор колонн вдоль залы. Дым поднимался темным облаком к сводам потолка. Викинги и их женщины чинно восседали за длинными столами, слушая пение жены правителя. Она пела о легендарном походе остготов на Данию, окончившемся полным разгромом. У нее был удивительный по силе и красоте голос, а легкий французский акцент в ее скандинавском выговоре только придавал очарование старинной балладе.

Двинулись восемь тысяч коней,Что в Данию с грохотом адскимВезли из Вероны незваных гостей —Свидеться с Хольгером Датским.[5]

Король королю посылает гонца,С противника требуя дани:«Если откажется Хольгер платить,Пусть выйдет на поле брани».

Откликнулся Видрик Верлансен,Что слова зря не скажет:«Кто в землю родную нашу войдет,Тот в землю сырую и ляжет!»

Норманны, завоеватели и набежчики, с гордостью слушали о славных деяниях предков, защитников, начинали прихлопывать, топать ногами. У Эммы горели щеки, она видела восхищение в глазах слушателей, упивалась всеобщим вниманием.

Два войска на черной равнине сошлисьДля богатырской сечи.И скорбным ристалищем стало тогдаМесто кровавой сечи.

Витязи Хольгера бились три дня,Исполнены доблестей бранных.Несметное множество там полеглоВоителей чужестранных.

Когда Эмма окончила песню, в зале поднялся шум, загремели рукоплескания. И пусть Гаук из Гурне лишь скупо улыбался, а Лодин Волчий Оскал мрачно уставился в свой кубок, зато берсерк Оттар вытирал выступившие на глазах слезы, а шустрый Галь даже вскочил на стол и, размахивая над головой мечом, выкрикивал цветистые кенинги[6] в честь Эммы:

– Ай да рыжекудрая альва, Фрея понизей, земля ожерелий!

Эмма смеялась. Ей было хорошо, она была дома. А главное – вспыхнувшие гордым блеском глаза Ролло, его посветлевшее лицо делали ее счастливой, уверенной в себе женщиной. И ее не испугало, когда позже, уже у них в опочивальне, он стал негромко вычитывать ей за жесткое отношение к Маркотруде.

Ролло лежал поперек ложа в одежде, закинув руки за голову. Эмма сидела перед посеребренным круглым зеркалом, расчесывала волосы. Нетерпеливо передернула плечами, сказала, что ему давно следовало услать куда-нибудь своих баб, иначе она, клянется всеми святыми, разделается с ними по своему разумению.