Михаил Щукин - Конокрад и гимназистка Страница 13

Но и воды в железном бачке оказалось совсем на донышке, да и та с каким-то мусором. Деваться некуда; хочешь не хочешь, а пришлось вылезать из избушки на белый свет и отправляться на базар. Там Вася-Конь накупил, не скупясь, самой разной провизии — как раз полмешка оказалось; свистнул подвернувшегося мальчишку и подрядил его за пятачок доставить покупки до избушки Калины Панкратыча. А сам, оставшись налегке, пошел поглазеть по базару, пощелкивая каленые семечки.

Базар уже вовсю шумел, несмотря на ранний час, и кругом шла бойкая торговля: продавцы зазывали покупателей, громко расхваливали им свой товар, а те, в свою очередь, отчаянно торговались, желая сбить цену хотя бы на копейку. Вася-Конь, сплевывая семечную шелуху под ноги, прошел рыбный и мясной ряды; хотел уже заворачивать к винной лавке, решив угостить водочкой Калину Панкратыча, но в этот момент вдруг увидел: рассекая толпу, как мелкую рыбешку, к нему движется пристав Чукеев, а за ним, почти невидные за широкой спиной, поспевают еще двое городовых.

Вася-Конь остановился, желая проверить — может, вовсе и не к нему так торопятся «крючки». И понял: к нему. Тихонько попятился назад. Чукеев поднял руку и закричал:

— Стой! Стой, чертов сын, на месте!

Ага, щас, встанет тебе Вася-Конь столбом и будет смиренно ждать, когда ему руки заломят. Он сиганул прямо через прилавок, до смерти напугав ядреную молодуху, торговавшую морожеными щуками, и кинулся зигзагами по базару, стараясь вырваться из людской толчеи и скрыться в переулке. Но не тут-то было. Едва он оказался за базаром, как сразу наткнулся на конного городового, который загораживал ему путь в переулок. Пришлось бежать по проспекту, а вслед неслись яростные свистки и что-то неразборчиво кричал Чукеев, стоя в простых санях и тыкая кулаком в спину испуганного мужика. Видно, вскочил на первую попавшуюся подводу и велел гнать, что есть мочи.

Обкладывали Васю-Коня, как волка в загоне.

Он свернул с проспекта, пошел отмахивать через заборы, но едва лишь выскакивал на открытое пространство, как сразу же натыкался, будто на красный флажок, на городового. На Каинской улице, уже изнемогшего, они стали перехватывать его с двух сторон. Вася-Конь крутнул головой туда-сюда, понял, что выхода нет, и нырнул в ворота первого попавшегося дома — благо, они оказались открытыми. Скинул на крыльце валенки, чтобы на полу следов не оставалось, взлетел на второй этаж и схватился за медную начищенную ручку двери боковой комнаты, как за последнюю надежду…

…Рассказывать Калине Панкратычу обо всем этом Вася-Конь не стал. Сказал лишь, что и сам не знает — за какие такие грехи на него охоту объявили. И, сказав это, сразу же спросил:

— А ты не знаешь, чей это дом на Каинской — в два этажа, и ворота на столбах каменных?

— Это который резьбой расписан? Дак это Шалагина дом, мельника, богатеющий господин. Ты к чему спросил?

— Да так… Резьба уж больно красивая…

Вася-Конь облизнул губы и почувствовал, что ожог внезапного поцелуя нисколько не остыл.

Глава 2

МЧАЛАСЬ ТРОЙКА ПО СВЕЖЕМУ СНЕГУ

Мчалась тройка по свежему снегу,

И была ты со мной, и кругом ни души…

Лишь мелькали деревья в серебряной мгле,

И казалось, что всё в небесах, на земле

Мне шептало: люби, позабудь обо всем…

Я не знаю, что правдою было, что сном!

Впереди, на сколько хватало глаз, стелилось белое поле, и не было ему ни конца, ни края. Гречман бежал, проваливаясь в снегу по колено; запинался, падал, снова вскакивал. Время от времени оглядывался назад, и видел, замирая от коченеющего страха, одну и ту же картину: на рыжем коне настигал его неведомый всадник. За спиной у всадника взвихривались полы черного плаща, похожие на крылья, в руке сверкало стальным блеском остро заточенное копье, готовое вонзиться между лопаток. Ближе, ближе рыжий конь, совсем рядом стучат его копыта, а Гречман снова запинается в глубоком снегу, падает с разбегу лицом вниз, но успевает перевернуться на спину, и прямо в глаза ему блещет копье, прошибает нестерпимой болью. Гречман кричит изо всех сил, как кричат в последний миг перед смертью, закрывает руками глаза, ожидая ощутить под ладонями теплую кровь, но ладони сухие. Он медленно поднимает веки и вздрагивает от собственного истошного крика, вскакивает с дивана и ошалело оглядывается — что это? где?

Оказывается, в своем родном кабинете. Прилег на диван, задремал, и вот…

Дверь с костяным стуком открылась, в кабинет влетел Чукеев, вздымая над головой, словно грозное оружие, недоеденную французскую булку. Его круглые, вытаращенные глаза светились отчаянной решимостью лечь костьми за начальника.

— Что случилось?! — задышливо выдохнул Чукеев.

— Да так, гадость приснилась. — Гречман рукавом рубахи вытер со лба холодный пот. Огляделся, закурил папиросу и стал натягивать на себя мундир, который повесил на спинку стула, перед тем как прилечь на диван. Привычная тяжесть мундира, сшитого из прочной толстой материи, помогла ему окончательно прийти в себя. А когда сел за свой стол, обтянутый зеленым сукном, и внушительно положил кулаки на столешницу, он сразу же стал прежним — суровым и грозным полицмейстером. Чукеев спрятал недоеденную булку за спину и вытянулся в ожидании приказаний.

— Ну, чем порадуешь? — Гречман уперся в него тяжелым взглядом.

— Да особо-то нечем радовать. — Чукеев виновато потупился и переступил с ноги на ногу. — Купца Парахина с супругой раздели, прямо у пожарного общества; только что протелефонировали, сейчас доставят…

— Это которые по счету?

— Да пятые уже, — вздохнул Чукеев, — я такой наглости и припомнить не могу, не было на моей памяти…

Гречман согласно покивал головой. Он тоже не мог вспомнить ничего подобного: вторую ночь подряд в центре города шли грабежи, да еще такие, о которых раньше в Ново-Николаевске и слыхом не слыхивали. Да и не грабежи это были в обычном понимании, а что-то совсем иное, похожее на объявление военных действий. Неизвестные злоумышленники действовали дерзко, без страха и с особой наглостью. Вылетали навстречу запоздавшему экипажу на лихой тройке, кучера — в снег, богатых седоков раздевали до нижнего белья, а затем обязательно давали бесплатный совет: «Бегите, господа ограбленные, в полицию и обязательно пожалуйтесь полицмейстеру. Непременно пожалуйтесь!»

Кнут щелкал, как выстрел, — тройка бесследно исчезала в темноте. Да и то сказать — добрая у них тройка, пожалуй, одна из лучших в городе, та самая, на которой всего лишь неделю назад разъезжал Гречман. Все ограбленные в один голос подтверждали: на полицейских конях гарцуют по Ново-Николаевску грабители.