Стефани Блэйк - Тайные грехи Страница 13

– Как можно раньше. И в полной боевой готовности. Я бы ни за что на свете не пропустил такое шоу.

Фидлер не оценил юмор приятеля.

– Скверная шутка, старина, – отозвался он. – Уверяю тебя: то, что предстоит завтра, никак нельзя назвать шоу – ни в каком смысле слова. Поверь, когда я работаю, мне не до шуток. – Он с улыбкой пожал руку Томкинса. – Итак, увидимся завтра, Лес. И спасибо, что обратился за консультацией ко мне. Для Мары Тэйт я расшибусь в лепешку, но сделаю все как надо.

Фидлер бросил прощальный взгляд на неподвижное тело на кровати. Поднес руку к губам и послал своей пациентке воздушный поцелуй.

– Пока, любовь моя.

Томкинс смотрел ему вслед с кислой улыбкой.

– Это, мисс Элисон, совершенно особенный человек, – обратился он к сиделке, вошедшей в палату.

Глава 5

Через определенные промежутки времени капля жидкости изливалась из флакона, установленного на стенде IV у постели Мары, и проделывала долгий извилистый путь по прозрачной пластиковой трубке к блестящей металлической игле, через которую эта жидкость вводилась в вену Мары.

Фидлер сидел на стуле у кровати. Сидел, подавшись вперед и упираясь ладонями в мясистые ляжки. Он был без пиджака и без галстука, к тому же высоко закатал рукава рубашки, открыв для обозрения свои мускулистые волосатые руки.

Шторы в палате были задернуты, и одна только неяркая матовая лампа в изголовье кровати освещала пациентку. Томкинс сидел в тени, в глубине комнаты, и оттуда, из полумрака, наблюдал за происходящим с неослабевающим интересом, с восторгом во взгляде.

Как только пентотал, смешанный с микроскопической дозой нового галлюциногена, с которым экспериментировал Фидлер, распространился по телу Мары, психиатр заговорил:

– Мара, вы в состоянии глубокого сна… глубокого… глубокого… очень глубокого. Вы в ином мире, где оказались лишь благодаря напряжению воли, но одна вы не сможете достигнуть желаемой цели. Сейчас вы как бы в подвешенном состоянии, между двумя мирами, в преддверии иного мира, куда стремитесь попасть… Я хочу вам помочь, Мара. Пожалуйста, позвольте мне помочь вам.

Он все говорил и говорил. Говорил монотонным голосом, обладавшим какой-то гипнотической силой. Не раз уже Томкинс ловил себя на том, что голова его начинала опускаться, веки наливались свинцом и он клевал носом. Фидлер же по-прежнему обращался к лежавшей перед ним женщине:

– Мара, вы позволите мне помочь вам?

Он взял ее свободную руку и положил на покрывало, чуть приподнимавшееся над грудью.

– Если вы разрешаете мне помочь вам, Мара, поднимите указательный палец левой руки… Ну вот, сделайте это сейчас.

Затаив дыхание, Фидлер смотрел на тонкую изящную женскую руку. Наконец указательный палец шевельнулся… Сначала это было едва заметное движение. Потом палец задрожал, будто пытаясь преодолеть отчаянное сопротивление, будто его сковывала какая-то невидимая сила. Наконец медленно поднялся вверх.

Сделав над собой усилие, Фидлер удержался от возгласа ликования. Самым обыденным тоном проговорил:

– Очень хорошо, Мара. Я чрезвычайно доволен. Теперь мы можем добиться некоторого успеха… Мара, вы должны полностью расслабиться. Все ваше тело и, что гораздо важнее, ваш мозг должны расслабиться. Попытайтесь представить себя плывущей в воде, попытайтесь вообразить, что ваше тело невесомо, что оно не обременено плотью… И ваш мозг – как чистая страница… Попытайтесь изгнать из своего сознания все мысли, Мара. Будто вы смотрите на пустую грифельную доску. А теперь невидимая рука, держащая кусок мела, начинает писать на этой доске. Вот она написала цифру «сто». Вы видите эту цифру на доске? Если вы ее видите, поднимите палец.

На этот раз указательный палец поднялся тотчас же.

– А! Очень хорошо, Мара… А теперь скажите мне, Мара, какое число вы видите… Ну же, вы обещали позволить мне помочь вам. Число, Мара…

И впервые с того момента, как она потеряла сознание, на лице Мары отразились какие-то эмоции – нетерпение и раздражение.

– Назовите число, Мара, – требовал Фидлер. – Мы не можем терять время… Быстро! Так какое там число?

Томкинс чувствовал, как волосы у него на затылке стали дыбом, а в кончиках пальцев запульсировала кровь, вызывая ощущение зуда. Каким бы иррациональным это ни казалось, но он, присутствуя при демонстрации профессионального искусства Фидлера, ощущал себя очевидцем некоего чуда.

Голос Мары, нарушивший тишину, царившую в палате, казалось, доносился из потустороннего мира:

– Там… сто.

– Верно, Мара… Очень хорошо. А теперь сотрем это число, и пусть мел напишет кое-что другое. Да, следующее число будет «девяносто девять». Вы его видите, Мара? Нет, не поднимайте палец. Теперь отвечайте мне, говорите со мной. Так какое число вы видите?

– Девяносто девять, – ответила она не колеблясь.

– Прекрасно. А теперь невидимая рука продолжит писать цифры в обратном от девяноста девяти порядке. А вы, Мара, будете их называть по мере появления, пока не дойдете до нуля. Понятно?

Она принялась бесстрастно отсчитывать:

– Девяносто восемь, девяносто семь…

Пока она считала, Фидлер повернулся к Томкинсу и сказал:

– Я ухитрился перевести ее из состояния самоиндуцированного транса в иное, которое я могу контролировать. Этот переход закончится, когда она произнесет «ноль».

– Может она нас слышать? Не помешает ли это процессу?

– Нет, она будет слышать только то, что предназначается для ее ушей, только то, что я велю ей слышать. – Фидлер помолчал и плутовато улыбнулся: – Я не уверен, что мой метод нашел бы безоговорочную поддержку у мэтров психиатрии. Я всегда считал, что в любом деле, за которое ретиво берешься, следует проявлять непредвзятость, открытость и постоянную готовность импровизировать, а не ограничивать себя трудноосуществимым планом. Увидим, что получится.

И он снова повернулся к Маре. Когда та произнесла «ноль», Фидлер похлопал ее по руке.

– Прекрасно, Мара, благодарю за помощь… А теперь давайте немного углубимся в ваше прошлое, но не очень далеко… Лес, какая недавняя дата была для Мары важной? Что ей хотелось бы вспомнить?

– Четырнадцатое июля, день выдвижения Джона Кеннеди кандидатом в президенты от демократической партии.

Фидлер кивнул и снова посмотрел на Мару.

– Эта дата, четырнадцатое июля, что-нибудь значит для вас, Мара? Она вам особенно памятна?

Маска смерти, не сходившая с ее лица в течение трех дней, медленно растаяла – словно луч солнца пробился сквозь грозовые тучи. Лицо Мары преобразила ослепительная улыбка, а в голосе, когда она заговорила, зазвенел восторг.