Николай Бахрошин - Ромео и Джульетта. Величайшая история любви Страница 13

Не побоюсь заметить — поскреби хорошенько многих итальянцев, что чванятся происхождением, найдешь в основе еврея, грека, сарацина или лангобарда! Это, конечно, не относится к таким, как я, аристократам из древней патрицианской знати. Только, пожалуй, мы еще храним на этой земле чистоту римской крови…

Словом, думаю, вам теперь ясно, почему Монтекки надувались от спеси, считая себя городской аристократией, а Капулетти — скоробогатеями и плебеями. Из тех же соображений Монтекки примкнули к партии гибеллинов, а Капулетти всегда были твердыми гвельфами…

Глава 3

Вы никогда не задумывались, сеньоры и сеньориты, почему в нашей богоизбранной Италии, равно как в прочем христианском мире, принято вкушать пищу два раза в день — на восходе и на закате?

По глазам вижу, вряд ли вы давали себе труд поразмыслить об этом. Обычай утренней и вечерней трапез столь древний, что мало кто усомниться в его целесообразности. Известно, что утренняя — дает силы провести день, а вечерняя — является его венцом. Неторопливо посидеть, поговорить, узнать от сотрапезников последние новости — вот хорошо проведенный вечер. И, кстати, вечернее изобилие придает людям полноту и дородность, приятные глазу.

Хотя, есть тут еще одно обстоятельство, которое стоит учитывать. И за утренней, и за вечерней трапезой мы, христиане, традиционно выпиваем много вина. Ну, не все, допустим, в северных странах предпочитают пиво, но и им можно накачаться так, что к кровати пробираешься на четвереньках… Это понятно, пить воду боится весь просвещенный мир. От воды проистекают многие неприятности — понос, рвота, онемение членов и прочее. У человека, как учат нас медики, вода слишком разбавляет густоту жизненных соков, что может привести к скоропостижной кончине. Так что вода — это для святых и благочестивых отшельников, что в безгрешности своей торопятся предстать перед лицом Господа…

Но подумаем о другом. Вино и пиво, при всей своей несомненной полезности, оказывают и другое, одурманивающее действие. Поэтому если бы в рацион добавилась какая-нибудь третья трапеза, скажем, в полдень, то жизнь бы в христианском мире вообще остановилась. Все только и делали бы, что переваривали вино и пищу. Ремесленникам и крестьянам было бы некогда работать, воинам — сражаться, а купцам — торговать. А так, протрезвев к полудню, каждый успевает исполнить свой божий промысел…

Остается лишь восхищаться, как тонко и разумно устроил Господь наш грешный мир, не правда ли?

К чему я веду свою речь? Конечно, уважаемые дамы и господа, к вечерней трапезе!

Итак, к вечеру того же дня Ромео, Бенволио и Меркуцио, неразлучная троица, собрались выпить и закусить в таверне старого папаши Бензарио. Место известное и прославленное. Здесь вам не подадут недобродившего или скисшегося вина, а мясо, рыбу и дичь всегда принесут на свежих ржаных лепешках, а не на вчерашних-позавчерашних, как водится во многих местах. Поэтому недостатка в посетителях у Бензарио никогда не было, многие из городских гибеллинов любили заглянуть к папаше на огонек. Я сам неоднократно захаживал к нему и могу засвидетельствовать всяческое уважение к этому месту.

Городские гвельфы, понятно, облюбовали для своих посиделок другое заведение. Где собаки, там кошкам нечего делать…

Свою трапезу друзья начали с двух кувшинов кисловатого вина из Тосканы, хорошо разжигающего аппетит.

— Так ты, Ромео, опять в меланхолии? — спросил Бенволио, разливая вино по глиняным кружкам.

— Что?

— Пусть мне не увидеть завтрашнего дня, если это не так! — заметил Меркуцио.

— Что, что?

— Воистину, Ромео, тебе надо скорее выпить! А то слово «что» слишком прочно застряло у тебя в глотке.

— А вот не желают ли господа отпробовать знаменитого кипрского из белого винограда, два бочонка которого доставили только на той неделе? — влез откуда-то сбоку папа Бензарио, улыбаясь во всю ширь лица, похожего на свежий окорок. Лицо это гордо венчал мясистый фиолетовый нос, живое свидетельство того, что напитки в заведении должной крепости.

— Да пропади ты пропадом! — рявкнул Ромео.

— Я? Пропади? — удивился Меркуцио. — Вот странность! Еще сегодня мне передали, что ты хотел меня видеть. А так, как мы встретились меньше часа назад, остается лишь недоумевать — чем я успел тебе опостылеть за столь короткое время?

— Иногда и часа более чем достаточно, — ухмыльнулся Бенволио.

— Да нет, Меркуцио, я не тебе, друг…

— Клянусь прахом моих почтенных родителей, вино отменное! — не сдавался плут-хозяин. — Целует нутро так же крепко, как престарелая красавица молодого любовника!

— Поцелуй красавицы? Да неужели? Клянусь святостью Папы, это как раз то, что нам нужно… Тащи, хозяин, свое вино! — разрешил Меркуцио. — И кипрское белое, и какое там есть еще… Но помни, мошенник, если в желудок только лить, и ничего не класть, то очень скоро там разведутся лягушки и заквакают! Хочешь, чтоб лягушки хором пели в твоей хибаре, как в весеннем болоте?!

— Как будет угодно молодым сеньорам… — папаша оживился и устремился на коротких ножках в сторону кухни и погреба.

— Меня, друг Ромео, кстати, спрашивали о тебе… — многозначительно заметил Бенволио.

— Розалина? — с надеждой вскинулся тот.

— Вот еще! — скривил губы Бенволио. — Интерес красавицы — упорное молчание о предмете, в твои годы пора бы узнать сию нехитрую истину… О тебе спрашивала твоя почтенная матушка. Интересовалась, не знаю ли я, почему наш юноша бледен, тих и не ест, не пьет?.. Почему убегает из дома спозаранку, и бродит в рощах за городом? Уж не собирается ли он часом обратиться к святости и принять постриг в монастыре?

— А ты что? — заинтересовался Меркуцио.

— Сказал, что не знаю, но пообещал узнать. Одновременно, утешил, намекнув, что чем тише и бледнее ее ненаглядный сын, тем дальше его мысли от пострига и молитвы. Что тут еще ответишь…

— Да уж, в этой бледности святость себе ночлег не найдет… — весело подтвердил Меркуцио.

Ромео, мрачно обгладывавший в это время бараний бок, вдруг так хрястнул им по столу, что тяжелые кружки с вином дружно подпрыгнули.

— Да чтоб мне провалиться на этом месте от такого участия! Да чтоб Старуха Чума стала единственной женщиной, что обнимет меня с любовью! Чтоб у меня отвисла мошонка и при ходьбе натирала колени, если я понимаю… Ну почему, почему, скажите мне, самое светлое и нежное чувство всегда становится темой для пересудов и мишенью для глупых шуточек! Почему люди никогда не смеются над львиным зевом проказы, не потешаются над огнем святого Антония, не хохочут над кровавыми харканьями?! Тогда как любовная лихорадка всегда вызывает у них столько веселья, сколько не вызывает жирная аббатиса из монастыря Святой Барбары, когда мул роняет ее посреди грязной канавы!.. Почему?! Разве тоска по любимой, этот угар безумия, этот холодный жар и бессонный сон не сводит нас в могилу вернее, чем расширенный консилиум докторов из Болоньи?!