Анна Годберзен - Зависть Страница 14

– Что ты хотел сказать?

Генри снял шляпу и задумчиво повертел её в руках.

– Ну, все то же самое, о чем писал в письмах… – Он говорил отрывистыми фразами, словно не мог дышать. – Ты их читала?

На секунду чувства Дианы были готовы вырваться наружу, но затем на смену пришел еле сдерживаемый гнев.

– Нет, – ответила она, начав замечать, что на улице весьма прохладно. – Я их сожгла.

Генри выдохнул с еле слышным «о». Он долгим взглядом посмотрел на Диану, и хоть она и прочитала бурю эмоций на его лице, но не смогла определить жалеет ли он о том, как поступил с ней, или о том, чего лишился по своей вине.

– Генри, – помолчав, сказала она. Диана пыталась говорить жестко и нетерпеливо, но знала, что в её голосе по-прежнему слышится ранимая жажда нежности. – Они будут гадать, куда я подевалась.

Генри посмотрел налево, на окна гостиной, и сделал шаг вперед, чтобы скрыться из виду. Диана заметила, что его кадык взволнованно ходит вверх-вниз под мягкой кожей, гладко выбритой лакеем не менее часа или двух назад.

– Пожалуйста, подарите мне ещё одну минуту вашего времени, мисс Диана.

Она оглянулась, словно позади уже собралась толпа свидетелей, но в прихожей никого не было.

– Хорошо.

– Я не люблю Пенелопу, и никогда не любил. – Впервые за весь разговор его тело полностью замерло. Даже веки не подрагивали. – Я никогда в жизни не помышлял жениться на ней, и сделал это лишь затем, чтобы защитить тебя.

Диана невольно прикрыла руками грудь. Холод уже добрался до её ушей, но она никогда прежде не видела такого честного выражения на лице Генри, и от этого ей стало чуточку теплее.

– Она каким-то образом узнала о той ночи… в твоей комнате… и о том, что между нами произошло. Она сказала, что если я на ней не женюсь, то она выдаст тебя. Я пытался тебе это объяснить… – он осекся, возможно, осознавая, что ничто из этого уже не имеет значения. – Всю церемонию и все время после неё я думал и продолжаю думать только о тебе. О защите тебя и твоего доброго имени.

Доброе имя никогда до этого не казалось Диане столь бесполезным. Она коснулась кончиками пальцев шершавой деревянной двери и задумалась, не хочет ли он услышать слова благодарности. За прошедшие несколько минут многое в ней изменилось, но благодарности к нему она не испытывала.

– Я все объяснял тебе в письмах, и там же писал, как жалею, что все так вышло. – Генри вертел в руках шляпу, но продолжал смотреть на Диану так, что ей хотелось упасть к нему в объятья и остаться там навсегда. Она была удивлена и немного зла на себя за то, что по-прежнему питала к нему такие чувства. – Я не люблю её, Ди.

Она закрыла глаза и приподняла бровь.

– Но в таком случае ты обвел вокруг пальца весь Нью-Йорк, – довольно неубедительно возразила она.

– Я даже не сплю с ней.

Диана открыла темно-карие глаза, взмахнув густыми ресницами.

– Совсем? – прошептала она.

Генри кивнул, не сводя с неё глаз.

– Как я могу, когда в моих мечтах только ты?

Её словно подтолкнули на детских качелях навстречу ветерку. Диана приоткрыла рот, пытаясь привести в порядок тысячу слов, вертящихся на языке. Она задумалась, не поцелует ли её Генри достаточно быстро, чтобы никто не заметил, но момент был упущен.

– Диана? – раздался голос из фойе.

Девушку пронзил страх, и она судорожно сглотнула, прежде чем обернуться и увидеть сестру сразу за дверью.

– О, Лиз, я только… – Диана быстро переводила взгляд с мужчины в чёрном сюртуке на усталое лицо Элизабет и обратно. – Прибыл мистер Шунмейкер.

– Хорошо. – Бледное лицо Элизабет маячило за потрескавшейся дверью. – Мы все ждали вас. Впусти его, Диана, и возьми его сюртук, ради Бога.

Она тяжело посмотрела на Генри и ушла, снова оставив сестру наедине с молодым человеком. Повисло молчание, и в конце концов Диана спросила:

– Войдешь?

– Нет… – Брови Генри сошлись на переносице. – Не думаю, что смогу это вынести.

Она кивнула.

– Во вторник я уезжаю. Мы с Тедди едем порыбачить. Скажи им, что меня вызвали паковать багаж и собираться в путь, если они меня видели. А если нет, то вообще не упоминай, что я здесь был, – он замолчал и снова надел шляпу. – Пенелопа, конечно же, тоже напросилась ехать с нами, и теперь собирается пригласить Элизабет. Я думаю, она хочет создать видимость, что они все ещё подруги, – теперь Генри тараторил, произнося слова о неизбежном отъезде, хотя не трогался с места. Он спустился на несколько ступенек, окинул взглядом начищенные парадные туфли, и снова посмотрел на Диану. – Ты поедешь?

– Куда?

– Во Флориду.

Она нервно оглянулась через плечо:

– Но как я смогу…

Генри широко улыбнулся ей, и на секунду тучи рассеялись. Она ощутила в теле ту памятную легкость, способность свернуть горы – именно это чувство он дарил ей, просто находясь поблизости.

– Ты очень умна, и я уверен, что найдешь способ.

Он приподнял и снова опустил шляпу, а затем развернулся и быстрым шагом пошёл к ожидающей его карете. Диана убрала кудряшки с лица и попыталась успокоиться, но холодная отстраненность покинула её. Когда Диана наконец вернулась на приём, температура её тела была совершенно иной.

Глава 8

Самым естественным союзником для юной леди является сестра, хотя порой наши собственные родственники так же непостижимы для нас, как и наши полные противоположности.

Мейв де Жун. «Любовь и другие безумства великих семейств старого Нью-Йорка»

Говяжье филе со спаржей сменило запеченных цыплят. Элизабет это хорошо знала, поскольку сама составляла меню. Старшая мисс Холланд также украсила вазы яркими зимними орнаментами, аккуратным почерком надписала имена гостей на банкетных карточках и помогла Клэр выгладить старые полотняные скатерти. Холланды смогли нанять повара для торжественного события на деньги, которые выделил им Сноуден. Как утверждал он сам, это была доля отца Элизабет от прииска на Клондайке, которым мистер Холланд и мистер Кэрнс владели совместно. Элизабет надела платье, выбранное матерью – радужно-синее с крохотными пуговицами на воротнике и манжетах, которое подчеркивало её изящную шею и тонкие запястья, и скрывало исхудавшие тело и руки.

Элизабет смогла встретить гостей в приличествующей старшим дочерям почтенных голландских семейств, приветливой манере. Но совершила фатальную ошибку. Такую, которую девушка ее круга – какой ее видели окружающие, произнося "Элизабет", а затем "Холланд" – не могла допустить. Она позволила отвратительным эмоциям – гневу, смешанному с неугасимой грустью – взять верх над самообладанием в присутствии других людей. Она слишком много рассказала неблагодарной девице, ненавидящей её и уже знавшей достаточно, чтобы похоронить Элизабет в глазах общества. Элизабет слабо улыбнулась Лине, надеясь, что та не столь безрассудна и мстительна как порой кажется, и спросила, нравится ли ей предложенные угощения.