Джудит Тарр - Дочь орла Страница 14

— Вряд ли, — сказал Лиутпранд. — Я так долго не проживу. Мне уже не видать Италии. Я бы рад увидеть хотя бы корабль, на котором мое тело отправится домой.

— Ерунда, — сказала Аспасия, хотя к горлу подступил комок.

В глазах его мелькнула прежняя ирония.

— Хватит, — проговорил он едва слышно, — утешать меня. Я всегда уважал тебя за умение быть правдивой, что большая редкость для женщины, а тем более для византийки. Я умираю и знаю об этом. Я надеялся, что ты узнаешь, когда все кончится.

— Почему ты не хотел видеть меня?

— Не очень приятно видеть, как ты льешь слезы.

Она была готова заплакать, но так возмутилась, что слезы высохли.

— Ты бы и не увидел их. Я византийская царевна. По правде говоря, я готова задушить тебя от злости. Мы потеряли столько дней бесед, А теперь времени почти не осталось.

Он не спорил. Казалось, он рассердился не меньше, чем она.

— Похоже, мне от тебя никак не отделаться.

— До тех пор, пока я сама не позволю от себя отделаться.

Она нахмурилась, плотнее уселась на стуле, крепче сжала его руку. У него не было сил и желания освободиться.

Наступила тишина. Хотя в обоих еще бурлила запальчивость, постепенно затапливаемая горем, в тишине этой было что-то умиротворяющее. Хотя Лиутпранду и не хотелось в этом признаваться, он был рад приходу Аспасии.

— Итак, — сказал он, помолчав, — малышка Феофано выходит за нашего принца. Говорят, она стала красавицей. Она все такая же обманчиво милая, как прежде?

— Даже больше, — ответила Аспасия. — Она хотела этого и добилась.

— Конечно. Мы ни разу не назвали ее имени, иначе все было бы слишком очевидно, но мы прибыли именно за ней.

Аспасия кивнула. Она так и подумала, когда узнала, что Лиутпранд прибыл с посольством.

— Я слышал, — сказал он, — о твоем муже. Старый Никифор получил, что заслужил. Деметрию не стоило ждать, чтобы убедиться в этом.

Суровые слова. Жестокие, если бы их сказал кто-нибудь другой. Но Лиутпранд не выказывал словами сочувствие. Оно было в его взгляде.

— Да, — ответила Аспасия. — Ему не стоило ждать. Он поступил глупо. И поплатился за это.

Тонкие пальцы сжали ее руку.

— Я скажу ему об этом, когда встречусь с ним, — сказал Лиутпранд.

Аспасия засмеялась сквозь слезы.

— Сделай это. Он всегда любил тебя, хотя ты часто приводил его в замешательство.

— Неужели? Я думал, он привык.

— Ему хватало для воспитания терпения и одной меня, — сказала Аспасия. Она поднялась. Ломбардец проявил необыкновенное терпение, но она чувствовала, что он устал. Прилив сил, вызванный ее приходом, иссякал. Рука Лиутпранда была холодна, жизнь покидала его. Ей не удержать его. Он больше не вернется. Все события, которые она запоминала, чтобы поделиться с ним, когда он вернется; прочитанные ею книги, которые были бы интересны ему; все стремительные словесные баталии, в которых никто не может сравниться с ним… Как он может умереть? Он был ее другом, и она только что убедилась в этом.

Он не должен знать, как она малодушна. Она улыбнулась ему и наклонилась, чтобы поцеловать в лоб. Он был обжигающе сух.

— Я приду завтра, — сказала она. — Благослови меня!

Ее слова не могли обмануть его, но у него не было сил спорить. Она склонила голову. Слабой рукой он благословил ее.

Она вышла. Может быть, слишком быстро. Вслед ей раздался новый приступ кашля и встревоженные голоса. Она хотела вернуться. Но что это изменит? Он только рассердится, особенно если увидит ее слезы.

Она расправила плечи и поправила покрывало. Гордо, как подобает царевне, она направилась во дворец.

6

Аспасия не смогла сдержать обещания. К утру Лиутпранд умер. В глубине души она знала, что это случится, и была уверена, что и он это знал.

Его люди оплакивали его, но события развивались так, как он хотел и как указал в своем завещании. Аспасия могла теперь сделать для него не больше, чем любой из его друзей. Хмурясь, она удерживала готовые пролиться слезы и занималась делами, которые так или иначе были связаны с предстоящим отъездом.

Она провела день, как в тумане. Все было серо, пусто, окрашено печалью. Она говорила, когда было нужно, даже улыбалась. Никто не замечал, что она думает о другом. Наверное, она умела притворяться лучше, чем ей казалось.

Когда отслужили обедню, Феофано была готова к своему последнему пиру при византийском дворе. Она знала, что Лиутпранд умер, обронила слезинку или две, но, как и у Аспасии, у нее не было времени горевать. К тому же ломбардец был больше другом Аспасии, чем ее. Перед ней открывался целый новый мир, а старый ускользал, оставаясь в прошлом. Стоя перед зеркалом в одеждах царевны, которая станет королевой, она думала о том, что покидает и куда отправляется, чувствуя, как бурное волнение преодолевает в ней печаль и страх.

Аспасия тоже была взволнована. Как обычно, она надела вдовье платье, но оно было великолепным — из узорного шелка, расшитое серебром и черным жемчугом. Новая служанка Феофано сделала ей изящную прическу, не слишком сложную, как и подобает дочери императора. Сегодня вечером Аспасия решила быть ею.

Император принимал западное посольство с большим почетом: в одном из лучших больших залов, где огромный золотой стол был окружен девятнадцатью ложами, колонны и стены блистали золотой росписью, а посуда подавалась тоже золотая. Император сидел в центре верхнего стола, замыкавшего нижний как перекладина буквы «тау», в белоснежных и пурпурных одеждах, с императрицей по левую руку и главой посольства по правую. Феофано занимала почетное место рядом с императрицей с женской стороны стола; Аспасия села рядом с ней. Никто не осмелился возразить, даже дамы, которые претендовали на это место. Все помнили, кто она.

Аспасия сидела спокойно, с аппетитом ела: она не теряла аппетит, как бы тяжело ни было на сердце. Лиутпранд был бы рад видеть, как его люди сидят рядом с императором, что бы он о нем ни думал. Никифор не оказывал западным послам такого почета. Он приглашал их, да, но в меньший зал и усаживал в самом конце нижнего стола, рядом со слугами. Как говорил Деметрий, чтобы преподать им урок. Чтобы они поняли, что их король слишком много себе позволил, присвоив титул императора Запада.

Иоанн был мягче. Он нуждался в том, что мог дать ему Запад, а, может быть, хотел им показать, в каком мире жила Феофано и что она приносит в жертву для блага их принца.

Аспасия, рожденная для пурпура, видела все это как будто со стороны. Так много золота, так много блеска в свете ламп. Блюдо появлялось за блюдом в соответствии с церемонией, сложной, как литургия в храме Святой Софии. Слуги мелькали, как тени, молчаливые, безупречные, незаметные. Ангельское пение императорского хора, музыка флейт и арф, танцоры, мимы, изображавшие старинную комедию. Очень старинную. Она была написана, когда Афины были молоды.