Жюльетта Бенцони - Катрин и хранитель сокровищ Страница 14

— Вероятно, мне это подсказывает не что иное, как здравый смысл… и последние новости. Я сильно сомневаюсь, что мессир Монсальви стал бы себя вести так, как сейчас, если бы он был в плену ваших чар!

— Что вы имеете в виду? Я слышала, что он захвачен англичанами в битве при Краване. Герцогиня Маргарита читала нам список попавших в плен.

— Он действительно был взят в плен, но король Карл выкупил его вместе с другим рыцарем, этим рыжим овернцем с жутким акцентом. Нет, я думаю, о его предстоящей женитьбе…

— Что?

Гарэн притворился, что не заметил, сколь эмоционально Катрин произнесла это слово. Он взял отрез атласа в миндально-зеленую и розовато-лиловую полоску и восхищенно рассматривал его у окна. Затем, не глядя на жену, он тихонько продолжил:

— ..на Изабель де Северак, дочери маршала. Кажется, дело было слажено некоторое время назад, как мне говорили, они очень влюблены друг в друга.

Чтобы удержаться от восклицания, Катрин сжала руки в кулак. Пронзившая ее острая боль страдания была невыносима. Но ни за что на свете она не хотела бы, чтобы Гарэн заметил, как поразила ее эта новость.

Она бесстрастно спросила:

— Как вы узнали все эти новости? Я не думала, что в Париже и в Бургундии люди так интересуются двором короля Карла.

— Ну, конечно, но когда речь идет о таких значительных особах. Когда соединяются два древних и знаменитых семейства, это представляет интерес для всей знати.

Так или иначе, но я слышал эту новость в Амьене от бальи Луи де Скореля, который является родственником семейства Монсальви. Бракосочетание было намечено на декабрь, как наше. Но оказалось, что жениху и невесте не терпится, и свадьба состоится через месяц в Бурже. Ну, я смею надеяться, что вам эта новость доставила такую же радость, как и мне. Всегда приятно разделить счастье друзей; кроме того, это снимает все мои прежние опасения и доказывает, как я был не прав, подозревая вас. Вы простили меня?

Он подошел ближе к жене, взял ее руку в свои и наклонился, чтобы лучше рассмотреть ее лицо. Катрин была вынуждена изобразить подобие улыбки.

— Да, конечно… я… простила вас. Не беспокойтесь. Но я не могу как следует отблагодарить вас за все эти прекрасные вещи.

— Мне пришло в голову, — сказал Гарэн, легонько целуя холодную руку, которую он держал, — что вам понадобятся новые платья для участия в свадебной церемонии. Я хочу, чтобы вы были прекрасны… божественно прекрасны! Я горжусь, когда знаю, что вами восхищаются.

Такие комплименты от Гарэна были редкостью. Катрин вновь заставила себя улыбнуться. Она онемела от услышанной новости, но гордость заставила ее держаться невозмутимо. Нельзя было позволить Гарэну заметить ее горе. Она подозревала, что мгновение раньше, вглядываясь в ее лицо, он ждал, что эта новость ее потрясет… Чтобы выиграть время и справиться с собой, она притворилась, будто рассматривает кружева, которые он ей привез. Это позволило ей опустить глаза, влажные от непролитых слез.

Катрин услышала вздох Гарэна. Он направился к выходу, но, обернувшись на пороге, тихо сказал:

— Я забыл: монсеньор герцог оказал вам честь тем, что просил напомнить о его расположении к вам. Он просил меня заверить вас, что надеется вскоре вас увидеть…

Тайный смысл слов Гарэна лишил ее остатков самоконтроля. Становилось совершенно очевидно, что она была всего лишь предметом торга. В конце концов, как могла она, с ее скромным происхождением, сравнивать себя с Изабель де Северак? Ее можно купить и продать, ее тело, ее девственность являлись объектом подлой сделки. Какое унижение! Как отвратительно! Как смели эти двое мужчин так относиться к ни в чем не повинной женщине!

Она повернула к Гарэну бледное от гнева лицо со сверкающими глазами.

— Я не намерена встречаться с герцогом, — ответила она, и голос ее был низким и хриплым от негодования. Вы и ваш хозяин можете забыть о подготовленных вами планах. Вы вольны пренебрегать своим супружеским долгом, бесчестить себя, делать из себя посмешище, но я, хоть и не принадлежу к знати, я запрещаю вам относиться ко мне как к объекту купли — продажи.

Из глаз ее хлынули слезы, но гнев ее был далек от умиротворения. Она схватила горсть драгоценных безделушек, бросила их на пол и растоптала в ярости.

— Вот что я думаю о ваших подарках! Я не нуждаюсь в ваших побрякушках и новых платьях. Я никогда больше не появлюсь при дворе… никогда, слышите вы!

Холодный и неподвижный, как глыба льда, наблюдал Гарэн вспышку ярости Катрин. Он пожал плечами.

— Никто не выбирает свою судьбу, моя дорогая… и ваша судьба не кажется мне столь ужасной, как вы хотели бы меня уверить…

— Может быть, в отношении себя вы и правы, но в отношении меня? Какое вы имеете право лишать меня всего, что составляет суть женского счастья — любви, детей?..

— Герцог предлагает вам свою любовь…

— Фальшивая любовь, от которой я отказываюсь. Я не люблю его, и он никогда меня не получит. Что до вас… убирайтесь!.. Оставьте меня одну! Разве вы не поняли, что я видеть вас не могу? Убирайтесь отсюда!

Гарэн открыл рот, чтобы что-то сказать, но тотчас передумал и вышел, пожав плечами и затворив за собой дверь. Его уход дал ей возможность предаться своему горю. Катрин упала на постель и горько зарыдала. Кружева соскользнули с балдахина и накрыли ее снежными волнами…

Это действительно был конец. Ничто больше не могло придать смысла ее нелепой жизни. Арно собирался жениться… Арно был потерян для нее навсегда, потому что он любил другую женщину, молодую, красивую, равную ему по происхождению; женщину, которую он мог уважать, чьими детьми мог гордиться, в то время как он не мог чувствовать ничего, кроме презрения, к дочери семейства Легуа, к жене выскочки, беспринципного казначея, к жалкому созданию, которое он нашел в постели Филиппа! Катрин чувствовала себя одинокой.

Она была одна в огромной пустыне, без путеводной звезды, которая указала бы путь в безопасное место, путь к спасению. У нее не было ничего… даже плеча Сары, чтобы поплакать на нем. Сара бросила ее, насмеялась над ней, точно так же, как презирали ее Гарэн и Арно, как оттолкнул бы ее сам Филипп, утолив свою страсть к ней.

Ее грудь разрывалась от истерических рыданий, слезы так обжигали ей глаза, что она едва могла видеть…

Она приподнялась и, увидев, что запуталась в кружевах, схватила их, чтобы освободиться. Потом она встала. Казалось, что комната кружится вокруг нее, и она ухватилась за один из столбиков кровати. У нее было примерно такое же самочувствие, как однажды, когда она выпила у дядюшки Матье слишком много сладкого вина. Ее потом ужасно тошнило, но в тот момент вино сделало ее лихорадочно веселой, теперь же она была пьяна от горя и боли. Перед нею на туалетном столике стоял покрытый голубой и зеленой эмалью ларчик в форме бочонка.