Елена Арсеньева - Последний дар любви Страница 14

Княгиня Дарья легко влюблялась и быстро охладевала. Вот и к Меттерниху она охладела, тем паче что в сердце Дарьи Христофоровны ожили патриотические чувства. Они заставили ее полностью измениться по отношению к Клеменсу Лотеру, пусть даже он был божественным танцором и неутомимым наездником.

Поводом, который уничтожил светлый образ австрийского канцлера в сердце его любовницы и агентши, стал так называемый греческий вопрос. Суть его заключалась в следующем: в 1821 году вспыхнуло греческое восстание против Османской империи. Европа была на стороне греков, ибо турки обращались с христианским населением варварски. Православные греки обратились за помощью к православной России, однако Александр не сделал даже попытки заступиться за единоверцев. Не сразу стало известно, что равнодушие Александра объяснялось прямым влиянием Меттерниха.

Канцлер Австрии всю жизнь называл себя «лекарем революций». Память о Французской революции, во время которой по требованию озверевших санкюлотов обезглавили его соотечественницу, королеву Марию-Антуанетту, была навязчивым кошмаром Меттерниха. И в его глазах греческие повстанцы являлись карбонариями, которые восстали против своего законного государя, подобно карбонариям Неаполя и Пьемонта, бунтовавшим против австрийского владычества на Апеннинском полуострове. На Веронском конгрессе Меттерниху удалось склонить на свою сторону императора Александра и удержать его от заступничества за Грецию.

А между тем портфель министра иностранных дел Англии получил приверженец либеральных реформ Джордж Каннинг.

В то время ему было пятьдесят два года. Он относился к тем людям, которые с годами почему-то молодеют и никогда не помнят толком, сколько им лет. Что характерно, этот прогрессирующий склероз весьма благоприятно отражается на их внешности. Кстати, сама Дороти была именно такой нестареющей женщиной.

Каннинг был из тех английских консерваторов, которым консерватизм не мешал ценить блага свободы как в своей стране, так и за границей. Например, он требовал признания независимости южно-американских государств, сочувствовал революционным движениям Испании, Италии и, конечно, Греции.

Каннинг и Дарья Христофоровна мигом разглядели друг друга – два человека, для которых жизнь являлась игрой. И любовь – игра, не карточная (карты они оба ненавидели как сущую бессмыслицу), а нечто вроде кадрили, танцевать ее Дороти любила не меньше, чем вальс.

Разве трудно догадаться, что лорд Каннинг тоже оказался превосходным танцором? И разве сложно предсказать развитие этих сначала сугубо паркетных, потом кабинетных, а потом еще и тайно-постельных отношений?

Их союз основывался не только на физической гармонии, но и на безусловном духовном родстве. Каннинг, ставший уже премьер-министром, ратовал за независимость греков, заявлял о готовности Англии примкнуть к союзу с Россией против Турции. Однако его старания и все попытки Дарьи Христофоровны переупрямить императора Александра оказались напрасными: слишком весо€м был для него авторитет Меттерниха. Неудивительно, что Дороти в конце концов возненавидела бывшего любовника!

Очень может статься, что следующим номером она возненавидела бы русского императора, однако не успела: настал 1825 год, и Александр Павлович скончался.

Новый император, Николай Павлович, мгновенно выкорчевав сорняк революции, который собрался расцвести в России махровым цветом, несмотря на зимнюю декабрьскую стужу, явился великодушным покровителем греков и, чтобы оказать им немедленную помощь, вступил в союз с Англией и Францией. Теперь Дороти вовсю подзуживала своего любовника Каннинга к открытию военных действий против турок. Без преувеличения можно сказать, что в победе соединенной англо-франко-русской эскадры при Наварине, где 8 октября 1827 года был истреблен турецко-египетский флот, немалая заслуга этой хитроумной красавицы с темно-серыми глазами и лебединой шеей.

Но успехам своей тайной дипломатии Дороти Ливен не могла порадоваться – в 1827 году внезапно умер ее возлюбленный, Джордж Каннинг.

Она никогда не делала особенного секрета из своих сердечных дел, однако эту связь оба старались хранить в тайне – прежде всего ради детей Каннинга, которых тот страстно любил. И теперь ради обережения его посмертной чести графиня Ливен вынуждена была сохранять хорошую мину при плохой игре и делать вид, будто лишилась лишь доброго друга. Сердце ее было разбито, и не единожды являлась ей заманчивая мысль последовать за своим возлюбленным… Удерживали лишь заботы о собственных подрастающих детях и, как ни тривиально это звучит, патриотический долг.

Случилось вот что. После Каннинга во главе Кабинета министров встал уже упоминавшийся Артур Уэсли Веллингтон. Это был блистательный полководец, он разгромил армию Наполеона при Ватерлоо, однако все дипломатические вопросы Веллингтон норовил разрешать с позиции силы. Коварный Клеменс Лотер Меттерних, обиженный пренебрежением Николая Первого к своей персоне, знал, к кому обращаться с провокационной идеей: воспользоваться истощением русской армии, чтобы напасть на нее соединенными австро-англо-французскими силами. В это время на русско-турецком фронте дела складывались не в пользу нашей армии.

«Железный герцог» уже начал ковать оружие пока горячо, но вскоре распростился с этими намерениями. Принято считать, что его пристыдил французский король Карл Десятый, который отказался поддержать предложение Меттерниха и выразился в том смысле, что его честь не допустит, чтобы он поддержал идею подобного проекта в тот момент, когда русская армия терпит временные бедствия. Однако Веллингтон еще не отвык смотреть на французов как на бывших врагов, поэтому спокойно плюнул бы на честь французского короля и на свою собственную. Но в это время в железном сердце Артура Уэсли стали происходить какие-то странные процессы. Что-то там как бы закипало, шевелилось, волновалось… Не сразу сей хладнокровный, хотя и прославленный победами над женщинами человек сообразил, что любовь родилась в этом жизнетворящем органе! Причем полюбить его угораздило… фон Ливен.

Дороти умела не только влюбляться от всего сердца, но и расчетливо, трезво завоевывать нужных ей мужчин. Своих многочисленных любовников она брала наглостью, робостью, откровенным распутством, преувеличенной невинностью, блеском ума. Сердечную броню «железного герцога» Дороти пробила чудовищной, просто-таки неприлично-откровенной лестью. Она буквально заливала его сладкоречивым елеем! Веллингтон привык к дифирамбам, которые некогда расточались ему как великому полководцу, хотя был скорее удачлив, чем по-настоящему талантлив на поле брани. Теперь же, сделавшись премьер-министром, стал мишенью критики со стороны оппозиции, привыкшей ко вседозволенности во время правления снисходительного Каннинга. И тут вдруг дама, про которую говорят, что Каннинг был ею не в шутку пленен, а друг и наставник Веллингтона, сэр Чарльз Грей, боготворит ее, не сводит с Артура Уэсли глаз. Из уст ее струится мед, грудь – не какая-нибудь сухопарая английская, а полновесная, роскошная, по-русски щедрая – волнуется так, словно в любую минуту готова выскочить из лифа прямо в ладони «железного герцога».