Александр Дюма - Полина Страница 14

Взоры всех остановились тотчас на стрелке и на страшной цели, им избранной; что касается его, он был тверд и спокоен, как будто перед глазами его была простая доска для цели. Дуло карабина медленно поднялось от земли; потом, достигнув известной высоты, охотник и ружье сделались так неподвижны, как будто были высечены из камня. Выстрел раздался, и кабан, раненный насмерть, повалился в двух или трех шагах от Поля, который, освободясь от своего противника, стал на одно колено и схватил охотничий нож. Но напрасно: пуля направлена была слишком верным глазом и стала смертельной. Госпожа Люсьен вскрикнула и упала в обморок; Люция тоже упала бы, если бы один из охотников не поддержал ее; Я соскочила со своей лошади и побежала на помощь к госпоже Люсьен. Что касается охотников, то они окружили Поля и мертвого кабана, исключая стрелка, который, выстрелив, спокойно ставил свой карабин к стволу дерева.

Госпожа Люсьен пришла в чувство на руках сына и мужа. Поль получил легкую рану в ногу. Когда улеглось первое волнение, госпожа Люсьен взглянула вокруг себя, она хотела выразить всю благодарность матери и искала охотника, спасшего ей сына. Господин Люсьен понял ее намерение и подвел его к ней. Госпожа Люсьен схватила его руку, хотела благодарить, залилась слезами и могла только сказать: «О! Безеваль!..»

— Так это был он? — вскричал я.

— Да, это был он. Я увидела его здесь в первый раз, окруженного признательностью целого семейства, ослепленная волнением, причиненным мне этой сценой, героем которой был он. Это был молодой человек среднего роста, с черными глазами и белокурый. С первого взгляда он имел не более двадцати лет, но, рассматривая его внимательнее, можно было заметить легкие морщины, начинавшиеся от век и расширявшиеся к вискам, тогда как неприметная складка проходила по лбу его и показывала постоянное присутствие мрачной мысли в глубине ума его или сердца. Бледные и тонкие губы, прекрасные зубы и женственные руки дополняли облик этого человека, который сначала внушил мне скорее чувство отвращения, нежели симпатии, — так холодно было среди всеобщего восторга лицо этого человека, которого мать благодарила за спасение сына.

Охота кончилась, и мы возвратились в замок. Войдя в гостиную, граф Безеваль извинился, что не может оставаться долее: с него взяли слово обедать в Париже. Ему заметили, что надобно сделать пятнадцать лье в четыре часа, чтобы поспеть вовремя. Граф отвечал с улыбкой, что лошадь его привыкла к такой езде, и приказал слуге своему привести ее.

Этот слуга был малаец, которого граф привез из путешествия по Индии, предпринятого для получения значительного наследства. Хотя этот малаец жил во Франции уже около трех лет, он носил костюм своей страны и говорил только на своем родном языке, на котором граф знал несколько слов, при помощи их объясняясь с ним. Он исполнил приказание с удивительным проворством, и скоро сквозь окна гостиной мы увидели двух лошадей, рывших от нетерпения землю, племя которых столь превозносили все мужчины. Это были в самом деле, сколько я могла судить, две превосходные лошади, которых принц Конде хотел иметь, но граф удвоил цену, предложенную Его Королевским Величеством, и они были у него похищены.

Все провожали графа до подъезда. Госпожа Люсьен, казалось, не имела времени выразить ему всю свою признательность и жала его руки, умоляя возвратиться. Он обещал, бросив быстрый взгляд, заставивший меня опустить глаза как от молнии, мне показалось, не знаю отчего, что этот взгляд был адресован мне. Когда я подняла голову, граф был уже на лошади, поклонился в последний раз госпоже Люсьен, сделал нам общее приветствие, а Полю дружеский знак рукой и, дав шпоры своей лошади, поскакал и скрылся на повороте дороги.

Каждый остался па том же месте, смотря в молчании в ту сторону, где исчез граф. В этом человеке было что-то необыкновенное, приковывавшее невольное внимание. Для тех, которые не знали его, он имел слабый и бессильный вид страдающего телесным недугом; для друзей же и товарищей своих это был железный человек, противящийся всякой усталости, превозмогающий всякое волнение, укрощающий всякую нужду. Поль видел, как он проводил целые ночи за картами или в буйных оргиях и на другой день, когда товарищи его спали, отправлялся, не отдохнувши ни часу, на охоту или на прогулку с другими, которых утомлял так же, как и первых, не показывая сам никаких признаков усталости, кроме сильной бледности и сухого кашля.

Не знаю отчего, я слушала эти подробности с чрезвычайным интересом; без сомнения, сцена, происходившая при мне, хладнокровие графа, показанное им на опыте, недавнее волнение, испытанное мною, были причиной того внимания, которое придавала я всему, что рассказывали 6 нем. Впрочем, самый искусный расчет не мог изобрести ничего лучше этого внезапного отъезда, который превратил некоторым образом замок в пустыню. Так велико было впечатление, произведенное уехавшим на обитателей замка.

Доложили, что обед готов. Разговор, прерванный на некоторое время, возобновился с новой силой за десертом, и, как утром, предметом его был граф; тогда, потому ли, что это постоянное внимание показалось одним оскорбительным, или в самом деле многие качества, которые приписывали ему, были оспоримы, поднялся легкий спор о странном его существовании, о его богатстве, которому не знали источника; о его храбрости, которую кто-то из собеседников приписывал большому искусству обходиться со шпагою и пистолетом. Тогда Поль принял на себя роль защитника того, который спас ему жизнь. Существование графа было существованием почти всех молодых людей; богатство его происходило от наследства, полученного им после дяди по матери, жившего пятнадцать лет в Индии. Что же касается до храбрости его, то этот предмет был менее всего оспорим, потому что не только он доказал ее на многих дуэлях, из которых выходил почти всегда невредим, но и в других случаях. Поль рассказал тогда многие из них, но один в особенности глубоко врезался в уме моем.

Граф Безеваль, приехав в Гоа, нашел дядю своего мертвым; но завещание было сделано в его пользу, хотя двое молодых англичан, родственники покойного, были в такой же степени наследниками, как и он; но, несмотря на это, граф видел себя единственным обладателем всего имения, оставшегося после дяди. Впрочем, оба англичанина были богаты и находились в службе, занимая места в части Британской армии, составлявшей гарнизон Бомбея. Итак, они приняли своего двоюродного брата если не с радушием, то по крайней мере с учтивостью, и перед отъездом его во Францию дали ему со своими товарищами, офицерами того полка, в котором служили, прощальный обед.