Дафна дю Морье - Стеклодувы Страница 15

Сарказм, заключенный в этих словах, не произвел на Пьера никакого впечатления. Он постоянно чем-нибудь увлекался, заражая своими идеями Мишеля, то и дело выступал в защиту того или иного дела, и отец, несмотря на то что и сам в молодости считался человеком прогрессивным – был известен своими химическими и научными изобретениями, – не мог понять, что происходит с его сыновьями.

Матушка относилась к этому более спокойно.

– Они молоды, – говорила она. – Молодые люди всегда носятся с какими-то фантазиями. Это у них пройдет.

Однажды Робер прискакал в Ла-Пьер якобы для того, чтобы обсудить некоторые деловые вопросы, касающиеся обоих заводов, но в действительности чтобы сообщить под большим секретом мне и Пьеру о своем новом проекте, о котором никто не должен был знать, кроме нас двоих.

– Я поступил в аркебузьеры, полк избранных, – сообщил он мне в состоянии чрезвычайного возбуждения. – В качестве временного офицера, разумеется, однако это означает, что в течение трех месяцев я буду проходить службу в Париже. Меня уговорили мои друзья в Ле-Мане, и я получил необходимые рекомендации. Самое главное вот в чем: во время моего отсутствия нужно всеми силами постараться, чтобы отец не ездил в Шен-Бидо.

Я покачала головой.

– Это невозможно, – сказала я. – Он обязательно узнает.

– Нет, – уверял меня Робер. – Пьер поклялся молчать об этом, и все работники тоже. Если случится так, что отец все-таки приедет в Шен-Бидо, ему скажут, что я отправился в Ле-Ман по каким-нибудь делам. Он ведь никогда не задерживается там надолго – на день-два, не больше.

В течение следующих нескольких недель я делала все возможное, для того чтобы стать необходимой отцу. По утрам шла вместе с ним к печи, дожидалась его возвращения после конца работы и делала вид, что меня очень интересуют все дела в мастерской. Отец был польщен и в то же время удивлялся, говоря, что я делаюсь разумной девицей и что со временем из меня выйдет отличная жена для хозяина стекольного «дома».

Мой замысел осуществился столь успешно, и отец получал такое удовольствие от моего общества в Ла-Пьере, что за все это время он ни разу не побывал в Шен-Бидо. Но однажды, незадолго до того как Робер должен был вернуться, когда мы все сидели за ужином, отец посмотрел на меня и спросил:

– Как ты смотришь на то, чтобы поехать со мною в Париж? Нанести, так сказать, первый визит в столицу.

Я сразу же подумала, что все открылось и что это просто уловка, чтобы заставить меня проговориться. Я быстро посмотрела на матушку, но она только ободряюще улыбнулась.

– Почему бы и нет? – Она кивнула отцу. – Софи уже достаточно взрослая, она вполне может тебя сопровождать. И у меня будет спокойнее на душе, если она поедет с тобой.

Мои родители постоянно делали вид, что отца опасно отпускать одного в столицу, это была их обычная шутка.

– Я, конечно, поеду с огромным удовольствием, – ответила я, снова обретая уверенность. Эдме тут же потребовала, чтобы ее взяли тоже, однако матушка проявила твердость.

– Со временем придет и твой черед, – сказала она моей сестре, – но если ты будешь хорошо себя вести, мы с тобой поедем в Шен-Бидо навестить Робера, пока отец и Софи будут в Париже.

Этого мне как раз совсем не хотелось, но тут уж ничего нельзя было поделать, и я уже не вспоминала о своем беспокойстве, когда сидела два дня спустя рядом с отцом в дилижансе, который направлялся в столицу. Париж… Мой первый визит… А я всего-навсего невежественная деревенская девчонка, которой не было еще и четырнадцати лет и которая видела в своей жизни всего один город Ле-Ман. Мы находились в дороге часов двенадцать, а может быть, и больше – выехали ранним утром, а когда подъезжали к столице, было уже, вероятно, часов шесть или семь, и я сидела, прижавшись носом к оконному стеклу, полуживая от усталости и волнения.

Был, как мне помнится, июнь, над городом висела теплая дымка, повсюду было разлито ослепительное сияние, деревья уже оделись пышной листвой, на улицах толпилось множество людей, и длинные вереницы экипажей катились по мостовой, возвращаясь в Версаль после скачек. Король Людовик Шестнадцатый и его молодая королева Мария-Антуанетта были коронованы всего год назад, однако при дворе, как рассказал мне отец, уже произошли изменения – прежний строгий тон был забыт, королева ввела моду на балы и оперу, а брат короля граф д'Артуа[11] вместе со своим кузеном герцогом Шартрским соперничали друг с другом в новом спортивном увлечении, столь популярном в Англии, – скачках. Возможно, думала я, нетерпеливо выглядывая из окна экипажа, я тоже увижу какого-нибудь герцога или герцогиню, возвращающихся со скачек; может быть, эти молодые кавалеры, которые пробираются сквозь толпу на площади Людовика Пятнадцатого перед Тюильрийским дворцом, и есть братья короля? Я указала на них отцу, но он только рассмеялся.

– Это лакеи, – объяснил он мне, – или парикмахеры. Все они обезьянничают, подражают своим господам. Разве можно увидеть принца крови среди толпы, да еще пешим?

Дилижанс высадил нас на конечном пункте, на улице Буле. Здесь царили суета и неразбериха, но не было никого, кого можно было бы назвать кавалером или даже парикмахером. На узких улицах скверно пахло, иногда посреди дороги текла широкая канава, собиравшая в себя всякие отбросы; многочисленные нищие протягивали руки за подаянием. Я помню внезапное чувство страха, охватившее меня, когда отец отвернулся, чтобы распорядиться насчет нашего багажа, и в тот же момент между нами протиснулась какая-то женщина с двумя босоногими ребятишками, которая требовала денег. Когда я отшатнулась, она погрозила мне кулаком и выругалась. Это был не тот Париж, которого я ожидала, где царило сплошное веселье и смех, где люди ездили в оперу и горели яркие огни.

Отец имел обыкновение останавливаться в гостинице «Шеваль Руж»[12] на улице Сен-Дени, возле церкви Сен-Лё и Центрального рынка. Туда он меня и отвел, и здесь мы жили все три дня нашего пребывания в Париже.

Должна признаться, я была разочарована. Мы почти не выходили из гостиницы, где постоянно толпились люди – беднейшие из бедных – и скверно пахло, а если и выходили, то только в лавки и на склады, где у отца были дела. Раньше я считала, что наши углежоги из Ла-Пьера грубые люди, но они казались вежливыми и любезными по сравнению с теми, что толклись на улицах Парижа, – здесь тебя бесцеремонно пихали, не думая извиняться, и к тому же нагло смотрели на тебя во все глаза. Несмотря на то что я была еще ребенком, я не смела показаться на улице одна и все время держалась возле отца или сидела в своей комнате в «Шеваль Руж».