Лариса Шкатула - Дар юной княжны Страница 15

— Значит, пан Зигмунд не знает, кто его камердинер?

— До последнего времени так думал. Я ведь при встрече с ним заросшим был, бородатым, да и больным, — болезнь никого не красит. Никогда не забуду: я лежал на снегу и кровь медленно вытекала из меня. Пан Бек подошел, пнул ногой и злорадно причмокнул: "Думал, роду Головиных конца не будет? Жаль, отец твой, Глеб Головин, не дожил. Говорил я ему: изведу твой род, могилы предков с землей сровняю, а в твоем замке мои дети и внуки жить будут. Гордец, он только смеялся мне в лицо…" Я умирал, но маленький огонек ещё теплился во мне: мать, сестры, они в опасности, — стучало в моем сердце, не давая ему остановиться.

— И все-таки ты не смог Зигмунду помешать?

— Не смог, хотя Провидение и помогало мне. Ночью, смертельно раненный, смог доползти до ближайшего села и свалился в горячке. Одна добрая женщина, рискуя собой, подобрала и вылечила меня. Прошло не меньше полугода, пока я смог наконец подняться и отправиться к замку. Никому не пожелаю узнать то, что стало известно мне: бандиты поленились даже убрать трупы родных; их только через неделю похоронили жители ближайшего села. Мне рассказали, что мать закололи штыком прямо в постели, а над сестрами надругались и потом изрезали на куски. Убили всех слуг, не пожалели даже двухлетнего сына кухарки. Имена бандитов остались неизвестными, но я-то знал, кто за всем этим стоял…

— За что же пан Зигмунд вас так ненавидел?

— Мне рассказали, что в юности отец с Зигмундом были приятелями и, как водится, любили одну и ту же девушку.

— И твой отец женился на ней?

— В том-то и дело, что нет. На ней женился Зигмунд. Он устроил так, что отец Анны — так звали девушку — оказался на грани разорения и молодой Бек предложил ему спасительный выход в обмен на руку девушки.

— Непонятно: Зигмунд добился, чего хотел. Твой отец, раз ты появился на свет, женился на другой. Откуда ненависть? Может, твой отец с Анной тайно встречался?

— Вряд ли. Та его любовь была первым юношеским чувством. Она прошла как весенний дождь. Отец искренне любил мою мать. А вот Анна, похоже, его не забыла. Через год после рождения Юлии она умерла при странных обстоятельствах. Думаю, Зигмунд убил её в припадке ревности. Впрочем, это только мои предположения.

— И давно ты в замке?

— Почти год,

— Что же ты так долго тянешь со своей местью?

— Месть — не такое простое дело; при том, что Зигмунда его псы охраняют круглосуточно. А я хочу, чтобы даже птенцов в этом гнезде не осталось!

— И ты тоже станешь, как они, штыком в постели?

— Не знаю. Но жалости во мне нет ни к кому!

ГЛАВА ПЯТАЯ

Кажется, совсем недавно Ольга клялась и божилась, что никогда не вернется к прежним привычкам. Но то ли черт её дергает за язык, то ли никак не повзрослеет, а только она заразила Альку, как прежде её дядя Николя, игрой в рифмование слов, и мальчишка так увлекся, что рифмует все подряд.

Василий Ильич между прочим заметил:

— Что-то много нынче ворон.

Алька тут же:

— Как бы не было похорон.

Ольга толкнула его в бок.

— Прекрати!

А тот:

— Иначе не будет пути?

— Тьфу, — плюнул Аренский-старший, — я уже и себя ловлю на том, что к любому вашему слову тут же рифму ищу. Ну, Ольга, удружила!

— Золотая жила.

— А это к чему? — вмешался Герасим.

— Я и сам не пойму.

— Тогда лучше; чтоб не скучно было.

— Все ясно, — подвел итог Василий Ильич, — если вы и Герасима заразили, значит, от безделья маетесь: пора за работу приниматься… Послушай, Герка, а чего это ты все вслушиваешься да вглядываешься, будто ищейка… Осталось только следы нюхать!

— Боюсь я, Василий, непрошеных гостей. Хотя бы и друзей-махновцев. Эти разбираться не будут: чуть подозрительные — в расход!

— Вот то-то и оно! — нахмурился Аренский. — Думаешь, я даром про работу заговорил? У самого плохие предчувствия… Спрашиваю серьезно: согласен ли ты, Герасим Титов, работать в моем цирке?

— Да уж возьми за ради Христа, отец родной, век за тебя буду бога молить! Согласен робить за похлебку, да за одежонку какую-никакую.

Герасим подчеркнуто просительно опустил хитрые повеселевшие глаза. Но Василий Ильич вовсе не был расположен шутить.

Люди, подобные Аренскому, — рабы своего чувства долга. Никто не просил его, не обязывал, но он уже чувствовал ответственность за них, тех, с кем свела его нелегкая судьба. Василий Ильич размышлял, мучился, страдал и… невольно втягивал окружающих в водоворот своих страданий, подчас раздражая их мелочной опекой и педантизмом.

— Как раз об одежонке-то и речь, — он машинально пощупал бушлат матроса. — С матросской робой тебе, друг ситцевый, лучше расстаться… Бери пример, Оля — княжна, а по одежке не скажешь. Не её бы умные глаза да аристократические ручки, — так, мещаночка из какой-нибудь Орловской губернии. Только внимательный да знающий глаз заметит, что платьишко на ней не такое уж простое. Видно, поработала над ним модистка высшего класса! Да и материалец недешев.

Ольга смутилась: зачем он так говорит? Конечно, она подозревала, что её попытки выглядеть простолюдинкой не очень-то удачны, "порода проступает", но что же делать…

— Да вы, Оленька, не краснейте! Это я так… придираюсь. Кто сейчас станет разбираться, дорогой или дешевый материал? Как говорил Шекспир, "распалась связь времен"! А платье можно на булку хлеба выменять, даже очень дорогое… Помогите-ка лучше Герасиму гардеробчик подобрать. Вот в этом леске мы остановимся, костер разведем, обед сварим — негоже без горячей пищи путешествовать — переоденемся, и за работу!

Они выбрали место на опушке небольшого леса, где почти стаял снег. Сложили пожитки. С помощью Альки Ольга стала перебирать их и, наконец, нашла то, что искала — это была красная атласная рубаха. Девушка отвернулась, чтобы не смущать переодевавшегося матроса, а когда повернулась вновь, то ахнула от неожиданности — в этой рубахе с наборным пояском Герасим показался ей именно завзятым циркачом. По крайней мере, какими она себе их представляла. Алька подскочил, поднял руку Герасима и провозгласил:

— Чемпион мира и Европы по французской борьбе — Герберт Титус!

— Чего это ты меня так обозвал? — удивился Герасим.

— Это называется — сценический псевдоним. Он есть у всех знаменитых цирковых борцов.

— A y меня, не будет! Герберт — придумал тоже. Чем плохо — Герасим?

— Герасим — морда восемь на семь? — тихо пробормотал Алька.

Но Аренский услышал и отвесил ему подзатыльник.

— Не обращай на него внимания, Гера: всю жизнь возле взрослых отирается, вот и распустил язык… Я вижу, ты готов? Погодь минутку!