Ли Бристол - Когда не нужны слова Страница 15

Глэдис попыталась вспомнить, как делается книксен, и, опустив глаза, довольно неуклюже присела.

— Меня зовут Глэдис, мэм.

Слабая улыбка на губах Мадди сделалась шире и стала более естественной. Девушка была прехорошенькая, когда улыбалась.

— Глупо так обращаться ко мне. Мы ведь почти ровесницы. Зови меня просто Мадди.

Глэдис нерешительно кивнула.

— А я буду звать тебя Глэдис. Очень красивое имя! — Она снова повернулась к постели больной женщины. — Какая жара! Мы, должно быть, уже в тропиках. Говорят, здесь уже лето, а в Англии сейчас осень.

Она взглянула на Глэдис и только теперь заметила, что на ней надета грязная роба, пропитанная потом, забрызганная кровью и запачканная нечистотами. Глэдис еще помнила, что в таком виде нельзя появляться перед леди. Ей стало стыдно. По лицу Мадди она увидела, что девушка тоже смущена.

— Извините, — пробормотала Глэдис, — мне больше нечего надеть, а стирать было некогда.

Мадди вскочила на ноги.

— Мы примерно одного размера, — сказала она. — Не хочешь примерить что-нибудь из моей одежды?

Глэдис не знала, что и сказать, но отвечать было поздно, потому что Мадди уже копалась в своем дорожном сундуке, вытаскивая нижнее белье, платьица, фартуки, чтобы Глэдис могла что-нибудь выбрать. Не успела она опомниться, как уже была одета в простое хлопчатобумажное платье, чистый фартук и нижнюю юбку; волосы ее были стянуты на затылке, лицо и руки вымыты. Позднее, вспоминая об этом эпизоде, она поймет, что именно в этот момент началось ее преображение. Она больше не чувствовала себя ни заключенной, ни даже служанкой. Впервые в жизни она почувствовала себя человеком — и все благодаря Мадди Берне.

За последующие несколько дней Глэдис обнаружила, что Мадди представляет собой неиссякаемый источник энергии, оптимизма и решительности. Она была щедрым, открытым и добрым человеком. Даже едва не падая с ног от усталости, она улыбалась и всегда была благодарна за малейшее проявление доброты. Она боролась за жизнь тетушки с яростью тигрицы, защищающей детеныша, и ни при каких обстоятельствах не утрачивала бодрости духа. Глэдис восхищалась Мадди, как не восхищалась еще никем и никогда.

Мадди постоянно говорила вслух, как будто была уверена, что звук ее голоса заставит смерть держаться от них подальше. Возможно, это у нее получалось, потому что больная женщина прожила дольше, чем ожидалось. Глэдис с жадностью ловила каждое слово Мадди: с тех далеких времен у печки на кухне она не участвовала в столь продолжительных беседах и, подобно пустому сосуду, жаждала наполниться облеченными в словесную форму человеческими мыслями. Джек Корриган первым начал заполнять эту пустоту, но при общении с ним у нее в голове не возникали такие красочные картины, какие умела нарисовать Мадди.

Она рассказала Глэдис о родном доме в Суссексе, где она жила с тетушкой с тех пор, как ей исполнилось четыре года, о том, как они с тетушкой ездили в Лондон за покупками и для того, чтобы побывать в театре. Тетушка Полина была замужем за одним богатым джентльменом. Несколько лет назад она овдовела, унаследовав довольно большое состояние, и была в местной общине весьма уважаемым человеком. Мадди родители оставили на попечение тетушки на время, и она, не имея в Англии других родственников, всю свою любовь и заботу отдала племяннице.

Родители Мадди, с успехом занимавшиеся коммерцией на севере Англии, решили попытать счастья на новых землях в Австралии, где открывались заманчивые перспективы для предприимчивых людей. Опасаясь брать с собой в трудное путешествие по морю маленькую дочь, они оставили ее на попечение тетушки до тех пор, пока девочка не подрастет. Потеряв до этого троих детей, они боялись рисковать здоровьем последнего ребенка.

На дне дорожного сундука Мадди хранила пачку писем от родителей, писавших ей почти каждую неделю. Она читала их вслух Глэдис, а иногда, когда уставали глаза, просила ее перечитывать их вслух. Читая эти письма, Глэдис представляла не только любящих, преданных дочери родителей Мадди, но и огромные, залитые солнцем земли со скалистыми берегами, зелеными равнинами и мягкими силуэтами гор. И постепенно она начала верить, что Австралия существует.

Кэлдер Берне и его жена Маргарет уехали в Австралию, намереваясь снабжать поселенцев мануфактурой и таким образом нажить состояние. Однако они быстро увидели, что их затея не удастся, потому что местные землевладельцы импортировали мануфактуру с родины, а нужды заключенных, составлявших большую часть местного населения, вполне удовлетворялись продукцией текстильной фабрики в Параматте. Следует отдать им должное: они, поняв, что ошиблись, не стали терять времени. Из писем Глэдис поняла, что в семье деловой хваткой обладала Маргарет. Именно она заметила, что в Сиднее значительно больше мужчин, чем женщин, и что мужское население состояло преимущественно из сильно пьющих солдат. Она сообразила, что городу нужна хорошая таверна. Ее проницательность оправдалась, и новая таверна под названием «Кулаба» вскоре стала весьма популярным местом отдыха в городе для людей среднего класса и рабочего люда.

Благодаря этим письмам Глэдис глубоко проникла в их жизнь со всеми ее взлетами и падениями, и жизнь этих незнакомых людей стала казаться ей более реальной, чем ее собственная.

Иногда, когда Мадди от усталости ненадолго засыпала, а измученная Полина затихала, Глэдис украдкой перечитывала письма. Она видела в ярких подробностях, как растет и развивается маленький городок Сидней, представляла себе комнату, оклеенную обоями с узором в виде розочек, которую Маргарет Берне приготовила к приезду дочери, кровать под балдахином с кружевными наволочками на подушках, собственноручно вышитыми Маргарет. Она слышала залихватскую музыку, доносящуюся снизу из таверны, и даже мысленно подпевала. Она полюбила Кэлдера и Маргарет Берне за одно лишь то, что они поселили в ее сознании эти картины, прогнав тьму.

Однажды Мадди открыла тяжелый серебряный медальон, который носила на шее, и с гордостью показала миниатюрный портрет внутри.

— Видишь, вот они, — сказала она. — Мама настояла на том, чтобы сделать его перед отъездом, а то я забуду, как они выглядят. Портрет стоил безумно дорого; тетя Полина, правда, сказала, что он не очень хорошего качества. — Она сняла с шеи медальон, чтобы Глэдис могла получше его разглядеть. — Краска уже начала осыпаться, и изображение не очень четкое, но я ведь смотрела на портрет каждый день. Я никогда не могла бы забыть, как они выглядят, хотя, когда они уехали, была совсем маленькой.

Глэдис не спеша рассмотрела портрет, вызвавший у нее совсем другие мысли. Она уже давно не вспоминала о рисунке, спрятанном за лифом, и заметила его только тогда, когда переодевалась в платье Мадди. И теперь, когда разговор зашел о портретах, она медленно извлекла на свет сложенный лист бумаги.