Эмилия Остен - Верность и соблазны Страница 15

Если бы я мог понять вчера вечером, что она задумала! Я бы просидел рядом с нею всю ночь, я бы употребил все свое красноречие, которое так радовало МакГвайров, чтобы убедить ее не совершать непоправимую ошибку. Я сказал бы ей: разве Ричард хотел бы этого? Ричард всегда желал видеть ее живой и счастливой. И однажды она научилась бы быть счастливой без него. Время лечит некоторые раны. Может быть, не все, но рубец меньше болит. Меньше…

Элен не верила в это.

Она выбрала тот выход, который избавлял ее от боли – и от жизни.

Что ж, я недооценил войну. Мне казалось, она забирает лишь тех, кто непосредственно в ней участвует, кто идет под звуки труб к победе или поражению, кто согласился подставить свое тело под пули и осколки снарядов. Только я ошибся. Война забирает всех, так или иначе, и где бы ты ни был, она дотянется до тебя. Я подумал, что война дотянулась и до тебя, Анна, потому что я уехал, и тебе пришлось отдать меня ей… и полагаю, это было справедливо.

Беспечные, наивные дети, мы ничего не знали о жизни. Да, мы оба видели смерть раньше – смерть наших родных, глубоко нас потрясшую. Но, кроме нее, мы ничего не видали. И то, о чем я пишу тебе сейчас, то неизъяснимое и самому мне не до конца понятное, означает, что с сегодняшнего дня я стал другим.

Сегодня умерла женщина, жена моего погибшего друга.

Сегодня капитан Уильямс, мой непосредственный командир, скончался от ран в полевом госпитале, и полковник дает мне повышение. Я стану капитаном.

Сегодня мы входим в Севастополь, ощетинившийся острыми краями разрушенных домов.

Сегодня был алый рассвет, пахнущий паленым, а сейчас светит яркое солнце и шмели жужжат над невытоптанными цветами.

Сегодня я пишу тебе и больше не хочу ничего обещать.

Айвен

Так кто же войдет сегодня в гостиную Верна? Ее Айвен, или тот молодой капитан, чье сердце было ранено войной, или кто-то еще, совершенно незнакомый? Все ее мечты и грезы были направлены на того Айвена МакТирнана, которого она помнила. Анна, пусть и бессознательно, старалась не задумываться о том, что выплескивается на нее с этих уже обветшавших и потускневших страничек, исписанных до боли знакомым почерком. Война. Годы войны и последовавшие за ними еще годы, о которых она ничего не знает, в совершенно чужой стране, в тысячах миль от дома. Даже Индия, давняя и достаточно освоенная колония, меняла людей безвозвратно, что уж тогда говорить о Китае… Но не это главное. Анна снова развернула письмо и всмотрелась в строки. Главное – это война. Все эти смерти, вся эта боль. Может быть, мужчины более приспособлены к тому, чтобы выносить это все с честью?

Анна задумалась. Несмотря на расстроенные финансы семьи, она всегда уделяла внимание благотворительности. И часто она сталкивалась с тем, что ветераны просто не могли (не хотели, не умели – или не могли?) вернуться к обычной жизни. Они позабыли профессию, потеряли семью – но не это разрушало их жизни. А то, что было в их глазах. Одно, у всех. Жестокость? Боль? Равнодушие к страданиям? Привычка к страданиям? Привычка убивать? Обреченность? Как ни назови, это была война. Война смотрела из их глаз, война разъедала душу, война толкала их в бездну.

Все это были простые люди. Но и в высшем свете Анна иногда сталкивалась с узнаваемой бездной в чьих-то глазах. И отводила взгляд, смущаясь ли, не желая ли задумываться.

Глава 5

Анна последний раз взглянула на свое отражение в зеркале, прежде чем спуститься. Что ж, годы ее пощадили. Может быть, сказалась жизнь в деревне, а может, кровь матери, ведь леди Присцилла в свои пятьдесят с хвостиком все еще оставалась красавицей, к ногам которой постоянно падали сраженные стрелой Амура кавалеры. Как бы там ни было, морщин пока еще не видно, волосы густые и блестящие, спина прямая, плечи округлые, походка легкая, цвет лица здоровый, глаза яркие – кажется, все в полном порядке. И даже платье соответствует последним модам, Луиза не пренебрегает обязанностью держать подругу в курсе новейших тенденций. И прическа идеальная. Анна улыбнулась, вспомнив, как в юности боролась с непокорными волосами. Неизвестно почему, но пару лет назад локоны сами собой распрямились, превратившись в струящийся водопад. Ну, хотя бы одно преимущество есть у двадцати восьми перед восемнадцатью.

В последний раз расправив юбки, Анна вышла из комнаты. Внизу все ожидало гостя: стол накрыт, приборы расставлены, все блюда наготове, как доложил Ларкин. Прекрасно. Оставалось надеяться, что гость явится к ужину, а визитку Анна оставила не привидению, а все же Айвену. Преодолев почти невыносимое желание задержаться в холле у дверей, Анна вернулась в гостиную и расположилась на диване. Удивительно, но в голове теснились какие-то совершенно пустяковые мысли: красиво ли лежит юбка, не отбрасывает ли платье нездорового оттенка на лицо, достаточно ли сочными получились филе-миньон, нашел ли повар то вино, о котором она говорила, не развезло ли дороги после вчерашней грозы… Ее разум словно бы защищался от грядущего.

Анна постаралась сосредоточиться хоть на одной из миллиона мыслей, но ничего не вышло, она словно потеряла всякую волю, всякую способность контролировать себя. Сердце, как это ни странно, билось абсолютно спокойно, только вот дышать почему-то было очень тяжело, а каждое движение давалось с невероятным трудом.

Сначала Анна услышала шаркающие шаги Ларкина, а потом… еще одни шаркающие шаги. Дышать стало совершенно невозможно, пришлось сделать сознательное усилие, чтобы втолкнуть в легкие воздух.

– Лорд Айвен МакТирнан! – объявил Ларкин и отступил в сторону.

Точно так же как с почерком, Анна не узнала в вошедшем, загорелом до смуглости, сухощавом, но крепком мужчине с коротко стриженными волосами того Айвена, что жил в ее воспоминаниях. Нет, нельзя сказать, что он совершенно изменился, но он стал… чужим. Айвен будто был выше ростом, чем Анна помнила, волосы посветлели – или это только казалось на фоне загорелой кожи; в уголках глаз залегли морщинки, нос заострился. А вот плечи стали значительно шире. Визитка и бриджи сидели идеально и выглядели абсолютно новыми. Айвен держал в руках трость, то есть опирался на трость, хотя хромоты Анна не заметила. Казалось, его слегка пошатывает, словно он сильно пьян или только что встал с постели после тяжелой болезни. Он болел? Тиф? Холера? Поэтому острижены волосы? Но нет, он не выглядит изможденным, просто… усталым и несчастным.