Лора Бекитт - Сердце в пустыне Страница 15

Едва утренний свет омыл округу и солнце начало торжественное восхождение к зениту, тетка растолкала Зюлейку и велела девушке спуститься во двор.

– Дядя хочет сказать тебе что-то важное. Иди скорее, не то ему пора в лавку!

Прежде чем начать разговор, Касим окинул пристальным взглядом заспанное лицо племянницы, ее стройное тело, едва прикрытое полотняной рубашкой с разрезами по бокам. Зюлейка сонно моргала и вздрагивала от прохладного утреннего ветерка. Да, она была красива яркой, свежей, радующей глаза красотой. Но… Никому не известно, станет ли ее красота залогом счастья. Человеческая судьба подобна дороге над пропастью в темную ночь. Только Аллах знает, что уготовано этой девушке!

Касим поведал Зюлейке о предложении незнакомого господина. Следуя совету жены, умолчал о деньгах, говорил только о том, что ее отдадут богатому человеку и у нее будут дорогие украшения и наряды. По мере того как он продолжал свой рассказ, глаза девушки наполнялись горечью и мукой, губы тревожно сжимались, а тело пробирала волнующая дрожь. Едва Касим умолк, она умоляюще сложила руки.

– Дядя, прошу, не отдавай меня этому господину!

– Почему? – растерялся Касим.

– Я боюсь покидать твой дом! Я не хочу жить у чужих людей, я желаю остаться с вами!

Надия подскочила к Зюлейке и больно дернула ее за волосы.

– Четырнадцать лет ты живешь здесь из милости! Сколько ты съела хлеба, выпила молока, и все без пользы! Сколько денег потрачено на твою одежду и обувь! Думаешь просидеть на дядиной шее до конца жизни? – И обратилась к мужу: – Не слушай ее, Касим! Пусть тот человек забирает ее навсегда! Я больше не хочу ее видеть! Неблагодарная тварь!

– Я не могу заставить ее, Надия.

– А я – могу! Что она понимает, эта девчонка! Я изобью ее палкой, слышишь, уморю голодом, сживу со свету!

Касим покачал головой. Зря он сказал жене про тридцать дирхемов. Теперь она вряд ли успокоится. Зюлейке придется несладко. Улучив момент, он шепнул девушке:

– Я целый день в лавке – у Надии развязаны руки. Она станет измываться над тобой, и я не сумею ей помешать. Подумай, дочка. Может, и впрямь будет лучше, если ты уедешь?

– Я не хочу, – глухо произнесла Зюлейка.

В последующие дни тетка изводила девушку, вымещая на ней свою злость, а дядя тайком увещевал, пытаясь заставить племянницу изменить решение. Надия запретила девушке есть вместе с семьей, прогнала с крыши, велев ночевать в саду. Оскорбляла, толкала и била.

Зюлейка понимала, что дядя разочарован, и это было хуже, чем открытая ненависть тетки. Что будет, когда они узнают о ее беременности? Девушка боялась даже думать об этом. Касим всегда был добр к ней, а она не оправдала его ожиданий. Из-за ее позора над ним станет смеяться вся улица, он может потерять покупателей. Едва ли дяде удастся удачно выдать замуж своих дочерей: тень ее поступка упадет и на них. Рано или поздно ее заставят покинуть дом Касима, и лучше сделать это сейчас, пока никто не знает правды, пока окружающие считают ее порядочной девушкой. Ей придется самой отвечать за то, что она натворила, нести это бремя – часть ее судьбы и воли Аллаха – одной.

На исходе третьего дня Зюлейка сказала Касиму:

– Дядя, я передумала. Я согласна.

Амиру всегда нравился кабинет отца. Он помнил, как приходил сюда в раннем детстве и смотрел на Хасана. Тот сидел за резным столиком с каламом[10] в руке и о чем-то думал. Перед ним обычно лежал лист бумаги и стоял оплетенный узорами медный сосуд с двумя небольшими ручками у изящного узкого горлышка, полный прохладительного напитка.

Помещение озаряло пламя чеканной лампы, подвешенной к потолку на длинных цепочках; тени расползались по углам, свет переливался и плясал на узорах ковров, растекался по гладкой поверхности мебели дорогого палисандрового дерева.

Отец казался Амиру мудрецом, который предавался размышлениям и записывал важные мысли, приходившие ему в голову в сумерках позднего вечера. Увидев сына, Хасан с улыбкой откладывал перо, усаживал мальчика к себе на колени и ласково гладил его по голове своей тяжелой и теплой рукой. Он рассказывал Амиру увлекательные истории из жизни Багдада или сказки о смелых мореходах, злых духах и прекрасных небесных девах.

А за стеной поджидала мать, которая нашептывала мальчику: «Только ты его настоящий сын, его единственный наследник, слышишь! Этот безродный никогда Ничего не получит, клянусь всем, что мне дорого!»

Сейчас отец говорил:

– Ты осмелился оскорбить мои желания, решил ослушаться моей воли захотел посмеяться надо мной! Я отказываюсь от тебя и лишаю права наследовать мне. Отныне у меня нет другого сына, кроме Алима. Мое имя, должность, имущество будут принадлежать ему. У тебя нет совести, значит, нет ничего. Единственное, что я могу для тебя сделать, – отправить в Хорасан, как было условлено. Надеюсь, что в Мервском оазисе, на службе у принца, у тебя не останется времени для безумных похождений. Возможно, ты сумеешь заработать на пропитание и наконец-то поймешь, как должно жить честному человеку. Пусть Аллах будет милостив и направит тебя на истинный путь.

За стеной Зухра ломала руки, мысленно заклиная Амира пасть в ноги отцу и молить о прощении. Но тот произнес, не сгибая спины и твердо глядя в глаза Хасана:

– Я не собирался смеяться над тобой. Я не желал нарушать твою волю, я следовал своей. Мне понравилась эта девушка, я тоже хочу на ней жениться. Я не считаю твое решение справедливым, отец, и думаю, что когда-нибудь ты о нем пожалеешь!

Лицо Хасана оставалось спокойным, дыхание – ровным. Только пальцы нервно крутили, ломали перо. Он угадывал помыслы сына, чувствовал его зависть, видел в глазах огонь ненасытных, темных желаний. Амир совершил шаг к открытой вражде с родным отцом столь же осознанно и твердо, как это сделал бы воин, идущий навстречу неминуемой смерти.

Выйдя из кабинета отца, молодой человек увидел младшего брата, который дожидался своей очереди. Нездешние, светлые глаза Алима смотрели на Амира без осуждения и торжества, с наивным изумлением, как на диковинку. Его душа была чиста, мысли легки, он был по-детски предан отцу; этот мальчик еще не познал ни любовных томлений, ни чувства соперничества, не вкусил яда ревности, не был ранен сознанием несбывшихся надежд.

– Что смотришь? Клянусь, когда-нибудь я до тебя доберусь! Мы еще встретимся – не в этом доме, а где-нибудь в горах, в степи или среди песков, там, где нас будет видеть только Аллах! Тогда я тебя уничтожу, – грубо произнес старший брат.

– За что? – прошептал Алим.

– Ты получаешь то, что должно достаться мне, ты возвышаешься не по праву! Ты – ничтожество, сын рабыни!