Виктория Холт - Дорога на Компьен Страница 16

Она представляла себе, что было бы, если бы выбор пал на нее. Тогда сердце герцога Шартрского было бы разбито... Или это был не он, а принц  Чарльз Эдуард Стюарт?

— Это не для меня, — шептала она. — Я не приношу счастья своим возлюбленным...

— Что она говорит? — спросила Аделаида.

— Что она говорит? — прошептала Виктория, повернувшись к Софи, а та в свою очередь уставилась на Аделаиду — только от нее Софи и могла получить ответ.

— Но это неважно, — бормотала Анна Генриетта. — Я не приношу счастья своим любимым, но теперь это не имеет никакого значения.

В комнату медленно вошла Луиза Мари, младшая из сестер. Каждый шаг ей давался с явным трудом, но она приветливо улыбалась. Однако при виде сестры улыбка растаяла на ее лице.

— Анна Генриетта! — она подошла к сестре и схватила ее за руку. — Что случилось? У нее руки как огонь! — Луиза Мари повернулась к Аделаиде. — У нее лихорадка. Позовите ее служанок, сейчас же! Пусть согреют постель, ей надо лечь. Наша сестра серьезно больна.

Аделаида, которой весьма не понравилось вмешательство младшей сестры, лишь вздернула брови. Но Луиза Мари настаивала:

— Сейчас не до этикета! Наша сестра больна... Так больна, что мне страшно.

Тогда Аделаида приказала Виктории отправиться в апартаменты Анны Генриетты и предупредить служанок.

— А теперь, — сказала Луиза Мари, — мы должны перевести ее туда. Анна Генриетта, ты меня слышишь? Анна Генриетта нежно улыбнулась, и Луиза Мари подумала, что никогда еще не видела, чтобы сестра так улыбалась.

— Вот теперь вы и сами видите, — обратилась Анна Генриетта к сестрам, — что у меня не может быть возлюбленного. Я приношу всем моим любимым только одни несчастья. Но не волнуйтесь, теперь это уже ничего не значит.

— У нее бред, — сказала Аделаида.

— Нет, — ответила Луиза Мари, — мне кажется, я понимаю, о чем она говорит.

И из глаз ее побежали слезы, слезы текли и текли, оставляя мокрые пятна на пышном шелковом платье.

Анна Генриетта бредила, не узнавая своих сестер.

Луи мрачно смотрел на маркизу.

— Такая молодая... — говорил он, — моя Анна Генриетта... Такая молодая... И она умерла.

— Она была больна, — сказала маркиза. — У нее всегда было слабое здоровье.

— Не представляю, как мы будем жить без нее.

— Дорогой мой, мы должны нести свое горе с достоинством, — отвечала маркиза. — Вы потеряли одну из тех, кого вы любили, и кто любил вас; но остались другие, вы любите их не меньше, и они, я уверена, так же сильно любят вас.

Король позволил метрессе поцеловать ему руку. Он взглянул на нее, такую элегантную, такую очаровательную. И подумал: «Она — часть моей жизни. Мои радости — это ее радости, мои печали — ее печали. Как бы перенес я эту трагедию, если б моей дорогой маркизы не было рядом?»

Королева сидела в молельной и молилась за упокой души своей дочери. Она также молилась и о том, чтобы эта трагедия отвратила короля от разврата и вернула его к благочестивой жизни. Потому что он должен вспомнить, что смерть поджидает нас каждую минуту. И раз уж она забрала такую юную девушку, то к ее отцу она, вполне возможно, подобралась совсем близко. Может, она позаботится о раскаянии и отпущении грехов, пока есть время.

— Если такое случится, — сказала королева дофину, — значит, смерть Анны Генриетты не была напрасной.

Дофин кивнул: он также сожалел о сестре. Ему нравился ее мягкий характер, а Мария Жозефина часто называла эту свою золовку лучшей подругой. Он также помнил и о том, что эта его сестра была весьма полезным членом того маленького общества, которое собиралось в его апартаментах, ей часто удавалось получить от короля какие-то привилегии для церковной партии. Порою кто-то из ее членов просил о небольшом одолжении, и король скорее склонялся к ходатайствам своей любимой Анны Генриетты.

— Ее смерть — огромная потеря для меня, — сказал он матери, — и, возможно, большая потеря для церкви.

Королева поняла и согласилась. Ее печаль была не такой глубокой, как у всех остальных членов семьи. Ей часто приходилось подавлять ревность к дочерям, которых король любил куда больше, чем их мать. Луи, бывало, собирал в малых апартаментах всех своих дочерей на интимный ужин, а она, их мать, и это время стояла на коленях и старалась молитвами заглушить жгучую ревность.

Никогда она не забудет те первые месяцы пребывания во Франции, когда король занимался только ею, когда они были любовниками и когда он считал ее самой прекрасной женщиной на свете.

И это очень непросто, даже для самой благонамеренной из женщин, требовать, чтобы она любила тех, кому дарит внимание ее муж, — пусть это даже ее собственные дочери.

Аделаида весьма бурно переживала потерю сестры, устраивала истерики и проливала реки слез. Виктория пребывала в еще большей меланхолии, чем обычно. Софи поглядывала на Аделаиду и Викторию и размышляла над тем, какой срок приличия отводят скорби.

Луиза Мари была безутешна. Она не плакала и не заламывала рук. Она просто сказала:

— Если бы меня еще подольше продержали в Фонтенбло, я бы так никогда и не узнала Анны Генриетты. Ах, ну почему меня забрали из Фонтенбло?

И Софи вдруг перестала размышлять о том, как долго Аделаида будет требовать от нее скорби и сожалений, и забилась в уголок, чтобы поплакать в одиночестве.

На парижских улицах только и разговоров было, что о смерти мадам Второй.

Общее мнение гласило: смерть любимой дочери — Божье наказание, ниспосланное королю за распутную жизнь.

И разве могло быть иначе? — задавали парижане риторический вопрос, встречаясь в кафе и на рынках. Бог покарал его за то, что он из-за маркизы забыл о своем народе. Покарал по справедливости.

Вот результат небрежения народом и Божьими заповедями. Вот Господь и прибрал самую любимую из его дочерей, твердили парижане.

Церковная партия поощряла подобные высказывания. Потому что, чем скорее король, поймет, насколько его поведение оскорбительно для Господа — то есть для церковной партии, тем лучше.

В апартаментах дофина также царило оживление. Горе заставит короля прогнать маркизу, уверял дофин. Луи весьма чувствительно реагировал на подобные высказывания. Он и сам уже подумывал о том, не была ли утрата дочери Божественным предупреждением ему лично. И ведь такая молоденькая! Верно, она всегда была чересчур хрупкой, но все равно слишком уж рано она покинула этот мир.

Личный врач объяснил ему, что Анна Генриетта утратила волю к жизни, что она отказывалась принимать лекарства, отказывалась есть, она отвернулась от семьи и друзей, и взгляд ее был устремлен за край жизни.