Вера Крыжановская - Рекенштейны Страница 16

В один из периодов враждебного настроения Танкред был особенно ленив и невежлив. Готфрид наказал его и оставил без обеда. Габриэль узнала об этом только садясь за стол; она сильно покраснела, но промолчала, услышав, что ее муж одобряет наказание, которому подвергли ее кумира. Но едва встали из-за стола — она скрылась.

Граф ничего не заметил и стал играть в шахматы с Арно; Веренфельс, угадывая причину ее исчезновения, поспешил пойти к себе. Он не ошибся. Еще издали он услышал стук в дверь к Танкреду и, войдя в учебный зал, увидел графиню. В руках у нее была корзиночка с пирожками и холодным мясом; покраснев от злости, она силилась открыть дверь, ведущую в место заточения ее баловня.

— Дайте мне ключ! Ключ! — кричала она повелительно. — Я хочу видеть моего сына.

— Извините, графиня, но пока Танкред не осознает своей вины, не попросит прощения и не ответит своих уроков, он останется наказанным и запертым. Потом, если вы желаете, я пришлю его к вам.

— Уж не думаете ли вы давать мне предписания? — крикнула графиня все себя. — Я приказываю вам отворить дверь; я хочу видеть моего сына, этого несчастного мученика, предоставленного вашему зверству идиотом-отцом.

Кровь хлынула к мужественному лицу молодого человека.

— Вы говорите об отце вашего сына так громко, что он может слышать, — сказал он, понижая голос. — А теперь, графиня, я попрошу вас оставить эту дверь, пока мальчик наказан, она не отворится.

— Оставь, мама, и не сердись, — крикнул Танкред за стеной. — Скорее можно тронуть камень, но не его, и я лучше хочу быть голодным, чем попросить прощения у этого изверга.

— Советую тебе придержать свой язык; если я отворю дверь, чтобы заставить тебя молчать, то ты не будешь доволен, — сказал Готфрид таким знакомым Танкреду, голосом, что это тотчас отбило у него охоту дерзить.

Но Габриэль, казалось, дошла до безумия в своем бешенстве; с силой, какую нельзя было предполагать в этом прозрачном, нежном теле, она ринулась на дверь, дернула замок и сломала его. Готфрид с минуту глядел на нее с удивлением, как смотрят на дурно воспитанного ребенка, и хотел уже уступить, чтобы положить конец этой сцене, собираясь потом сообщить об этом графу, как вдруг Габриэль повернулась, спустилась через балкон в сад и, как стрела, промелькнула мимо окна. Охваченный предчувствием, что из упрямства она решится на какое-нибудь безрассудство, которое будет иметь дурной исход, он, не раздумывая более, бросился вслед за нею.

Помещение, выбранное новым воспитателем, находилось у стены одного из старых флигелей замка. Возле комнаты Танкреда и отделенная от нее лишь классной была круглая башня, которая с давних пор стояла незанятой; в нее можно было войти из сада, по витой лестнице подняться в комнату первого этажа, и из этой маленькой залы другая лестница вела вниз в кабинет, смежный с комнатой Танкреда, который лишь с внутренней стороны запирался замком. Но графиня не знала, что эта вторая лестница, уже подгнившая, была снята, а другая, такая же ветхая и без перил, тоже предназначалась к сносу.

Готфрид не ошибся и догнал Габриэль у входа в башню, но напрасно он кричал ей: «Не поднимайтесь, это опасно»; как бы ослепленная своей экзальтацией, графиня с легкостью тени поднялась по колеблющимся ступеням. Веренфельс побледнел и, не думая об опасности, какой подвергался сам, пошел тем же путем и достиг маленькой комнаты в тот момент, когда графиня ступала ногой на вторую лестницу, от которой осталось всего две, три ступеньки. Еще шаг — и она упала бы в пропасть, которую вдруг увидела перед собой; голова ее закружилась, но сзади кто-то схватил ее и поднял, как перышко.

Очнувшись, безмолвная от ужаса молодая женщина осознала, что чудом избежала смерти; поддерживаемая Готфридом, она дошла до старого дивана, обитого потертой парчевой материей.

— Можно ли так искушать Бога? Еще секунда, и вы бы упали и расшиблись, — сказал он строго, с досадой.

Габриэль ничего не ответила. Закрыв лицо обеими руками, она разразилась судорожными рыданиями; и в них потонули и досада, и страх.

Ни один мужчина не может видеть равнодушно слезы молодой и красивой женщины, особенно, если он только что опасался за ее жизнь. Слезы вообще искажают лицо, но этому обольстительному, опасному созданию они, напротив, шли чрезвычайно; страх, злость, скорбь — все, казалось, было создано, чтобы делать ее еще красивей. Готфрид не избегнул общего правила; с восхищением художника он всматривался в лицо Габриэли, орошенное слезами, а потом, подойдя к ней, сказал мягко:

— Успокойтесь, графиня, вы избегли несчастья. Но такого неблагоразумного приступа упрямства я не мог от вас ожидать. Сделайте же милость, поверьте мне, что я забочусь лишь о пользе вашего ребенка.

Она ничего не ответила. Однако Готфрид не мог допустить, чтобы она возвращалась одна этим опасным путем, так как у нее легко могла закружиться голова; он отошел и, прислонясь к окну, ждал, когда его случайная спутница успокоится. У ног его густым массивом тянулась зелень парка, над ним расстилалось голубое безоблачное небо. Молодой человек погрузился в свои думы, и тяжелый вздох приподнял его грудь, вздох нравственного утомления и жажды свободы.

В эту минуту он почувствовал легкое прикосновение к своей руке и услышал запах фиалки, любимый запах графини. Он с удивлением повернул голову и увидел перед собой Габриэль. Молодая женщина преобразилась; слезы еще блестели на ее длинных ресницах, но большие синие глаза глядели на него с выражением чистосердечия и раскаяния. Полу-смущенно, полу-улыбаясь, она промолвила.

— Простите мою вспышку и мою несправедливость относительно вас.

Несмотря на гордое спокойствие его натуры, сердце молодого человека забилось сильней; он не ожидал, что сирена будет извиняться; этот чарующий взгляд, блестевший каким-то неопределенным выражением, этот тихий молящий голос смутили его. Но тотчас овладев собой, он взял ручку,, лежавшую на его руке, и почтительно поцеловал ее.

— Если вы, графиня, считаете себя виноватой передо мной, то прощаю вам от всей души, но с условием, — добавил он, улыбаясь.

— С каким?

— С тем, что, если прекрасная владетельница замка снова увлечется своей материнской слабостью, я напомню ей наш разговор в этой башне.

— Согласна; только условие на условие. Не говорите ни мужу, ни Арно об этой безумной выходке.

— Буду молчать, если вы этого желаете, графиня. Но теперь нам нужно сойти вниз; имеете ли вы на то силы после вашего волнения?

Графиня подошла к выходу, но, взглянув на лестницу, отступила, бледнея.

— Не могу, у меня кружится голова. Как могла я в моем безумии не видеть, куда иду?