Джулия Куинн - Лондонские тайны Страница 16

Оливия даже подумать не могла, что возьмет и расскажет Мэри Кадоган о своем разговоре с сэром Гарри. Вспоминать о нем — и то было неприятно, а она, похоже, только этим и занималась. А уж рассказывать кому–то…

Этого почти достаточно, чтобы простуда переросла в чуму.

Что я ненавижу в сэре Гарри Валентайне

Автор: обычно благожелательная

Леди Оливия Бевелсток

Я думаю, он считает меня неумной.

Я знаю, он считает меня недоброй.

Он заставил меня танцевать с собой.

Он танцует лучше меня.

Однако, после трех дней добровольного заточения Оливия умирала от желания вырваться за стены дома и сада. Решив, что раннее утро – лучшее время, чтобы избежать людей, она завязала капор, застегнула перчатки и направилась к своей любимой скамейке в Гайд–парке. Ее горничная (в отличие от Оливии обожавшая вышивание) шла следом, сжимая свое рукоделие и жалуясь на ранний час.

Стояло чудесное утро – голубое небо, пухлые облачка, легкий ветерок. Идеальная погода, ведь правда? И никого вокруг.

– Иди сюда, Салли, – позвала Оливия горничную, тащившуюся в дюжине шагов позади.

– Еще очень рано, – стонала Салли.

– Уже половина седьмого, – заявила Оливия и несколько секунд стояла, подождая горничную.

– Это и есть рано.

– В обычное время я бы с тобой согласилась, но так уж вышло, что я, похоже, перевернула в своей жизни новую страницу. Ты только посмотри, как кругом хорошо. Солнышко светит, в воздухе звучит музыка…

– Я не слышу никакой музыки, – проворчала Салли.

– Птички, Салли. Птицы поют.

Салли это не убедило.

– Эта ваша новая страница – может, вам перевернуть ее обратно?

Оливия подмигнула.

– Все будет не так уж плохо. Мы придем в парк, сядем, насладимся солнышком. Ты займешься вышиванием, я — газетой, и никто не будет нас отвлекать.

Увы, через какие–то жалкие пятнадцать минут к ним буквально подбежала Мэри Кадоган.

– Твоя мама сообщила мне, что ты здесь, – сказала она, задыхаясь. – Значит, ты поправилась?

– Ты говорила с моей матерью? – спросила Оливия, отказываясь верить своему невезению.

– Она еще в субботу пообещала послать мне записку, как только тебе станет лучше.

– Моя мать, – пробормотала Оливия, – исключительно обязательная женщина.

– И не говори!

Салли подвинулась, едва оторвав взгляд от своего вышивания. Мэри устроилась между ними и ерзала туда–сюда до тех пор, пока ее розовую юбку и зеленую юбку Оливии не разделил дюйм скамейки.

– Я хочу знать все, – сказала Мэри низким, дрожащим от возбуждения голосом.

Пару секунд Оливия подумывала, не разыграть ли непонимание, но какой смысл? Они обе прекрасно знали, о чем говорит Мэри.

– Рассказывать особенно нечего, – ответила она, хрустнув газетой в попытке напомнить Мэри, что она пришла в парк почитать. – Он узнал во мне свою соседку и пригласил на танец. Все было очень цивилизованно.

– Он что–нибудь говорил о своей fiancée?

– Конечно, нет.

– А о Джулиане Прентисе?

Оливия закатила глаза.

– Ты и, правда, думаешь, что он стал бы рассказывать совершенно чужому человеку, да еще и женщине, как поставил кому–то синяк под глазом?

– Нет, – мрачно согласилась Мэри. – Это было бы слишком прекрасно. Клянусь тебе, я ни от кого не могу узнать деталей.

Оливия изо всех сил изображала, что разговор навевает на нее скуку.

– Ладно, – продолжила Мэри, ничуть не смущенная недостатком реакции со стороны собеседницы. – Расскажи мне о танце.

– Мэри. – Это был полустон–полурык. Грубо, конечно, но Оливии абсолютно не хотелось ничего рассказывать.

– Ты просто обязана, – настаивала Мэри.

– В Лондоне, без сомнения, произошло еще что–нибудь интересное, кроме моего короткого скучного танца с сэром Гарри Валентайном.

– Не то, чтобы, – ответила Мэри. Потом пожала плечами и, зевая, перечислила: – Мать Филомены утащила ее в Брайтон, Энн заболела. Наверное, та же простуда, что у тебя.

Вряд ли, подумала Оливия.

– Никто не видел сэра Гарри с того самого вечера, – добавила Мери. – Он никуда не ездил.

Оливия ничуть не удивилась. Скорее всего, он сидел за столом и что–нибудь строчил. И, возможно, на нем была странная шляпа.

Точно она не знала. Она целыми днями не выглядывала в окно. И даже не смотрела на окно. Во всяком случае, не больше шести–восьми раз.

Ежедневно.

– О чем же вы тогда говорили? – спросила Мэри. – Я знаю, ты с ним говорила, я видела, у тебя двигались губы.

Пылая негодованием, Оливия развернулась к подруге.

– Ты следила за моими губами?!

– Да, ладно тебе. Как будто ты никогда этого не делала.

Замечание было не просто правдивым, а неопровержимым, поскольку Оливия проделывала это с Мэри. Но ответ – нет, возражение – было вполне уместно, поэтому Оливия коротко фыркнула и ответила:

– Я никогда не следила за тобой.

– Но могла бы, – уверенно ответила Мэри.

Тоже правда, но Оливия не собиралась ее признавать.

– Так о чем вы говорили? – снова спросила Мэри.

– Ни о чем особенном, – солгала Оливия и снова, на сей раз уже громче, зашуршала газетой. Она уже просмотрела светскую колонку – она обычно начинала читать газету с конца – но хотела еще прочесть парламентский отчет. Она делала это всегда. Каждый день. Даже ее отец не читал парламентских отчетов ежедневно, а ведь он являлся членом палаты Лордов.

– Ты выглядела сердитой, – настаивала Мэри.

«Я сердита сейчас», – хотелось зарычать Оливии.

– Так ты сердилась?

Оливия заскрипела зубами.

– Ты ошибаешься.

– Я так не думаю, – произнесла Мэри тем невыносимо напевным тоном, который использовала исключительно, когда считала, что знает, о чем говорит.

Оливия бросила взгляд на Салли, как раз втыкавшую иголку в ткань и изо всех сил изображавшую, что не подслушивает. Потом снова посмотрела на Мэри, словно давая ей понять – не при слугах!

Это не решало проблему с Мэри, но, по крайней мере, отодвигало ее.

Оливия снова зашуршала газетой и расстроенно опустила взгляд на свои руки. Она забрала газету еще до того, как дворецкий ее прогладил(3), и вся измазалась в типографской краске.

– Фу, какая гадость, – произнесла Мэри.

Оливия не нашлась, что ответить, кроме:

– А где твоя горничная?

– А, там, – ответила Мери, махнув рукой куда–то назад. И тут Оливия поняла, что допустила ужасный промах. Мэри тут же повернулась к Салли и сказала: – Ты ведь знакома с моей Женевьевой правда? Пойди, поболтай с ней.

Салли была прекрасно знакома с Женевьевой и отлично знала, что способности последней объясняться по–английски, по меньшей мере, ограничены, но поскольку Оливия не могла вдруг вскочить и закричать, чтобы Салли не говорила с Женевьевой, той пришлось собрать свое вышивание и отправиться на поиски.

– Вот так, – гордо констатировала Мэри. – Чисто сработано. Теперь расскажи мне, какой он? Он красивый?

– Ты его видела.

– Нет, красив ли он с близкого расстояния? Эти глаза… – Мэри поежилась.

– О! – воскликнула Оливия, внезапно кое–что вспомнив. – Они карие, а вовсе не сине–серые.

– Не может быть. Я совершенно уверена…

– Ты ошиблась.

– Нет. Я в таких вещах никогда не ошибаюсь.

– Мэри, я видела его лицо вот с такого расстояния, – заявила Оливия, показав расстояние на скамейке между ними. – Уверяю тебя, у него карие глаза.

Это привело Мэри в ужас. Наконец она помотала головой и сказала:

– Наверное, это из–за того, как он на тебя смотрит. Так пронзительно! Вот я и решила, что у него голубые глаза. – Она моргнула. – Или серые.

Оливия закатила глаза, а потом уставилась прямо перед собой, надеясь, что все на этом и закончится. Но Мэри не так–то просто было сбить с толку.

– Ты так и не рассказала мне о нем, – заметила она.

– Мэри, тут не о чем рассказывать, – настаивала Оливия. Она расстроенно посмотрела себе на колени. Ее газета превратилась в мятую, совершенно нечитабельную груду бумаги. – Он пригласил, я согласилась.

– Но… – выдохнула Мэри.

– Что «но»? – Оливия начала терять терпение.

Мэри вдруг сжала ее руку. Натурально сжала. Сильно.

– Ну что еще?

Мери указала пальцем в направлении пруда Серпентайн.

– Там.

Оливия ничего не видела.

– На лошади, – прошипела Мэри.

Оливия посмотрела чуть левее и вдруг…

О нет! Не может быть!

– Это он?

Оливия не ответила.

– Сэр Гарри, – уточнила Мэри.

– Я знаю, о ком ты говоришь, – рявкнула Оливия.

Мери вытянула шею.

– Похоже, это именно сэр Гарри.

Оливия и не сомневалась, не столько потому, что он сильно походил на означенного джентльмена, сколько потому, что – с ее–то счастьем – кто же еще это мог бы быть?