Виктория Холт - В тени граната Страница 16

Мария де Салинас помогла королеве улечься в постель. Она никогда не видела королеву такой расстроенной, даже в дни унизительной бедности она не давала волю своему горю, а стойко переносила все испытания.

— Видишь ли, Мария,— сказала Катарина,— мне показалось, что я его не знала. Он не тот, что раньше. В моем улыбающемся счастливом мальчике я разглядела мужчину.

— Он был рассержен,— сказала Мария.— Может быть, Вашему Величеству не нужно было пока говорить с ним об этом.

— Может быть, мне совсем не следовало говорить с ним об этом. О любовных увлечениях королей, возможно, должны умалчивать все, в том числе и их жены. Мой отец не всегда сохранял верность моей матери. Хотела бы я знать, жаловалась ли она когда-нибудь на этот счет. Нет, она была слишком умна для этого.

— Вы тоже умны. Вашей матери, возможно, тоже пришлось научиться обуздывать свою ревность.

Катарина вздрогнула.

— Ты говоришь так, как будто это только начало, первая из многих последующих измен.

— Но ведь он не изменил вам, Ваше Величество.

— Нет, не изменил, потому что вовремя вмешались брат и супруга этой леди. Это не имеет никакого отношения к добродетели короля. Думаю, поэтому он так зол на меня, Мария... потому что ему не удалось.

— Ваше Величество, он молод.

— На пять лет младше меня. Он напомнил мне об этом.

— Это пройдет, дражайшая леди.

— О, Мария, я так устала. Мне кажется, я вся в синяках и ранах. Мне не было так грустно... так одиноко... с тех пор, как жила в Дарем-хаус, когда думала, что все меня покинули.

Мария взяла руку королевы и поцеловала ее.

— Все не покинули вас, Ваше Величество.

— Нет, ты всегда была там, Мария. О, как хорошо иметь верных друзей.

— Позвольте я накрою вас. Вам нужно постараться заснуть. Когда отдохнете, почувствуете себя сильнее.

Катарина улыбнулась и закрыла глаза.

Ночью она проснулась от болей, разрывающих ее тело и вызвавших испарину. Метаясь по постели, она стала звать своих фрейлин, но прежде чем они успели подбежать, со стоном упала на пол. Они уложили ее на постель, вызвали врачей, но сделать ничего не могли. В эту сентябрьскую ночь закончилась третья беременность Катарины. Она была короткой, но результат был не менее печальный. Она еще раз не смогла подарить королю сына, о котором он мечтал. Несколько дней она болела, и все это время ее мучили кошмары. Главной фигурой в них был король — огромная грозная тень с жадными, требовательными руками, ласкающими других. Когда же он поворачивался к ней, то протягивал эти руки и кричал: «Дай мне сыновей».

ТАЙНАЯ ЖИЗНЬ ТОМАСА УОЛСИ

Проходили дни, постепенно унося с собой горести Катарины; ее отношение к жизни стало более философским. Веками короли брали себе любовниц и те рожали им детей, но отцовскую корону наследовали дети, рожденные в законном браке. Она должна быть реалисткой и ей не следует надеяться на немыслимую добродетель своего здорового молодого супруга.

Она много раздумывала о матери, пережившей такие же горести и несчастье до нее. Как никогда раньше, она должна стараться подражать Изабелле и хранить в памяти ее образ, как яркий пример того, какой должна быть королева.

Что касается Генриха, он был вполне готов пойти ей навстречу. Упреки привели только к тому, что он замкнулся; надутые маленькие губы, свирепый взгляд маленьких глаз на этом большом лице говорили о том, что он король и будет делать то, что ему заблагорассудится. При первых же проявлениях с ее стороны желания вернуться к прежним отношениям все сразу изменилось: его лицо осветила ослепительная улыбка, он стал бурно проявлять свою нежность, был сентиментальным, называл ее своей Кейт, единственной из женщин, которая для него что-то значила.

Поэтому Катарина отказалась от своих иллюзий и приняла реальность, которая, как она себя уверяла, была довольно приятной. Если бы у нее был ребенок — ах, если бы у нее был ребенок,— то это маленькое существо компенсировало бы ей все остальное. Этот ребенок стал бы центром ее мироздания, и в сравнении с той радостью, которую он ей принес бы, все любовные эскапады ее мужа отошли бы на задний план.

Между тем ее стало занимать другое важное дело.

С тех пор, как она стала королевой Англии, между ее отцом и ней установились тесные связи. Она с большим нетерпением ждала его писем, забыв, что когда она, всеми покинутая, уединенно жила в Дарем-хаус, он годами не писал ей.

«Как мне радостно,— уверял ее Фердинанд,— что ты, моя дочь,— королева Англии, страны, которая, как я всегда верил, должна быть моим самым близким союзником. Я начинаю понимать, что у отца не может быть лучшего посла, чем его собственная дочь».

В письмах Фердинанда его планы искусно перемежались с семейными новостями. Его дочь — возлюбленная супруга молодого Генриха, и если королю Англии случается быть неверным супружескому ложу, какое это имеет значение, пока он продолжает относиться к своей супруге с нежностью и уважением!

«Как счастлива была бы твоя дорогая матушка, если бы знала, каким ты стала для меня утешением, каким мудрым послом своей любимой страны».

Такие слова не могли не растрогать Катарину, так как простое упоминание о матери всегда затрагивало самое сентиментальное в ее душе.

Получив письма отца, она предлагала его идеи вниманию Генриха, но всегда делала это таким образом, чтобы не показалось, что она получает указания от Испании.

«Король Франции,— писал Фердинанд,— враг обеих наших стран. В одиночку нам было бы трудно ослабить его, но совместно...»

Генриху нравилось совершать с ней прогулки по садам, окружающим его дворцы. Когда он чувствовал к ней особенную нежность, он брал ее за руку, и они уходили вперед от небольшой группы придворных; время от времени он наклонялся к ней и шептал что-то на ухо, как любовник.

В один из таких моментов она сказала ему:

— Генрих, во Франции есть провинции, по праву считающиеся английскими. Теперь, когда на троне молодой король, ты не думаешь, что народ хотел бы, чтобы эти провинции были возвращены короне?

У Генриха заблестели глаза. Он всегда страстно желал завоевать Францию. Подумывал о том, что довольно уже пустых триумфов на турнирах и маскарадах. Он желал показать своему народу, что не только силен духом и телом, но и воин. Ничто в то время не могло доставить ему большего удовольствия, чем мысль о военной победе.

— Скажу тебе вот что, Кейт,— произнес он.— Я всегда мечтал вернуть английской короне наши владения во Франции.

— Разве союз с моим отцом, который тоже считает короля Франции своим врагом, не был для нас наилучшей возможностью для этого?