Барбара Картленд - Невинность и порок Страница 16

— Ты… не забудешь разбудить меня? — с тревогой спросила Селина. — Вдруг ты проспишь?

Тивертона обрадовала быстрота, с которой она усвоила хотя бы первый урок.

— Я всегда просыпаюсь, когда сам себе прикажу! — с гордостью произнес он. — Я долго вырабатывал в себе эту привычку и достиг успеха. Ровно в пять тридцать ты услышишь стук в стенку. Теперь же я тебя запру… ради твоей же безопасности. Лучше быть запертой, чем побитой, не правда ли?

— Я постараюсь уснуть, — промолвила Селина. — Но лучше бы… поскорее настало утро.

— Оно настанет непременно, — пообещал Квентин. — Это единственное, в чем можно не сомневаться в нашей жизни. Спокойной ночи, сестрица. Я надеюсь, что буду тебе хорошим братом — заботливым, но строгим.

— А я… счастлива, что у меня появился такой брат…

Уже с порога Квентин еще раз взглянул на Селину. Свеча догорала. Комната почти погрузилась во мрак. Но девушка и в этом мраке показалась ему воплощением истинной красоты и чистоты.

— Спокойной ночи, сестра, — произнес он, чувствуя, что губы его пересохли. Бессонная ночь не прошла даром.

— Спокойной ночи. И да благословит бог вашу… ой нет!.. твою доброту, — откликнулся тихий голосок.

Квентин Тивертон запер дверь и вернулся в свою мансарду.

Он вспомнил, когда последний раз слышал из женских уст произнесенные так тихо и ласково слова: «Да благословит тебя господь!» Так прощалась с ним его мать.

Глава третья

Стояла нестерпимая жара, на небе ни облачка, и трудно было представить, что еще вчера в горах шел снег с дождем и ветер зловеще завывал в каминных трубах гостиницы.

Квентин Тивертон и Селина на лошадях углубились по утоптанной дорожке в величественный сосновый лес, названный когда-то Черным.

Прошлые страхи и переживания, испытанные девушкой, еще сказывались на душевном настрое Селины. Она была тиха и робка, как мышка.

Когда Тивертон, как и обещал, постучался в стенку, разделяющую их комнаты, она, конечно, бодрствовала. Как могла она заснуть после их разговора и в опасении, что он уедет без нее.

По первому же сигналу она вскочила с постели и торопливо начала одеваться. К счастью, в ее сундучке было платье для верховой езды, которое сохранилось от маменьки, и она носила его в жаркие летние дни дома у себя в Литл-Кобхэме.

Хотя оно было пошито из дешевой материи, Селина им гордилась и считала, что оно не вызовет особых насмешек со стороны шикарных всадниц, гарцующих в окрестностях Баден-Бадена.

Голубой цвет этого наряда соответствовал ее глазам, и, как бы ни была испугана и взбудоражена девушка, она все-таки нашла время заглянуть в жалкое гостиничное зеркало у себя в номере и убедиться, что следы ночной истерики исчезли с лица и она выглядит весьма прилично.

Как и приказал Тивертон, все необходимое Селина плотно завернула в плащ, в котором приехала из Англии.

У нее вызывало сомнение смелого фасона белое платье, сшитое для ее свидания с маркизом. Первым побуждением ее было порвать его на клочки, ведь оно служило вечным напоминанием о жуткой трагедии. Оно вызывало в ней отвращение.

Но здравый смысл возобладал. Все-таки это был, несомненно, дорогой, весьма изысканный и модный наряд. Вряд ли Квентину Тивертону будет по средствам приобрести для нее нечто подобное.

— Я возьму его себе, — произнесла Селина вслух, переступая черту, отделяющую честную девушку от преступницы. Конечно, ей было невдомек, что она присваивает чужую собственность.

Свертывая платье, она не могла не заметить, что оно порвано, и это напомнило ей о событиях той страшной ночи. Это маркиз порвал его, тот сладострастный мерзкий старик, которого она проткнула ножом.

«Как давно это было», — подумала Селина и даже не вздрогнула, потому что была молода и уверена в скором своем освобождении. Так и положено человеческой натуре.

В конце концов узел получился довольно большим, и она его еще перевязывала, когда Квентин Тивертон вошел в комнату.

— Ты готова? — спросил он приглушенно.

— Да, — ответила она шепотом.

Селина ожидала, что он упрекнет ее за то, что узел слишком велик, но он лишь мельком взглянул на него.

— Ты управишься с этой поклажей, Джим, — бросил он через плечо.

Маленький, но мускулистый человечек со смышленым лицом и ловкими движениями выступил из тени и взвалил на плечи узел.

— Джим знает, что мы путешествуем как брат и сестра, — предупредил ее Квентин.

В молчании они двинулись к выходу.

Каждый скрип ступеней деревянной лестницы казался Селине ужасающе громким, способным пробудить всю гостиницу и, уж конечно, бдительную миссис Девилин. Вот-вот, думала она, из какой-либо двери высунется эта ведьма и…

Но они спустились в холл без всяких осложнений, владелец раскланялся на прощание настолько вежливо, что Селине стало ясно, что весомое вознаграждение послужит хорошей затычкой самому болтливому рту.

Во дворе их ждали три оседланные лошади.

Селина вопросительно посмотрела на своего спасителя. Тот усмехнулся:

— Я нанял трех лошадей. Одну для тебя. Лучшую, какую мог предоставить этот прощелыга. Ты чем-то недовольна?

— Нет-нет. Я очень благодарна… тебе.

— Тогда прыгай в седло этой клячи, сестрица, и в путь!

Лошадь показалась Селине ничем не лучше той, которую брал взаймы у соседа ее папенька, чтобы научить маленькую дочку верховой езде, но первую заповедь, услышанную от отца, она затвердила накрепко — лошадь надо беречь, потому что господь создал ее из той же плоти и крови, что и человека.

Они отправились в дорогу, когда солнце еще не взошло, и только в полуденную жару остановились на привал.

— Я знаю, что ты хочешь удалиться от своей тюремщицы как можно дальше, но лошадки хотят пить и есть, и я тоже голоден. Да и ты вряд ли поужинала как следует прошлым вечером.

В ответном взгляде девушки Тивертон почувствовал такое благоговение и благодарность, что ему стало не по себе.

К тому же и ее красота, которую трудно было угадать в заплаканной девице и разглядеть в полутемной комнате, теперь на ярком солнечном свете стала очевидной и также вызывала беспокойство. Сопровождать подобное сокровище через Черный лес и не притрагиваться к нему было для мужчины тяжким испытанием.

«Скоро я освобожусь от этой обузы, а доброе дело зачтется мне на том свете», — так убеждал он себя, а думал совсем о другом. Его томило желание впиться поцелуем в губки невинной Селины, отдавшейся под его опеку.

Ее надо выдать замуж, и как можно скорее. Иначе весь Баден-Баден взбурлит, как проснувшийся вулкан, и поток раскаленной лавы испепелит Тивертона.