Оливия Уэдсли - Маленькие радости Страница 16

У подъезда остановилась карета, и оба они невольно замолчали, прислушиваясь. Дверь сильно хлопнула.

– Это твоя тетя, – сказал Чарльз, встав и сбросив с плеч теплую куртку. Он направился в вестибюль, и Тони, нервничая, последовала за ним.

Леди Сомарец вошла с решительным видом. Это была в большинстве случаев ее обычная манера, чему способствовал ее рост и сложение. Шлейф ее кружевного платья волочился на ходу, орлиное перо на большой шляпе развевалось от легкого движения воздуха. Тони робко выступила вперед и выдержала на себе испытующий взгляд голубых глаз, рассматривавших ее через золотой лорнет.

– Итак, ты вернулась, Антония. – И Тони почувствовала на своем лице холодный поцелуй. Ей хотелось что-нибудь сказать, но слова не шли с уст. – Все еще, по-видимому, болезненно робка. – Она обратилась к лакею: – Мы будем пить чай в моем будуаре, – и стала медленно подниматься по лестнице.

Тони и сэр Чарльз последовали за ней.

Та же комната, тот же белый меховой ковер.

Леди Сомарец села.

– Ну, теперь дай посмотреть на тебя.

Тони вышла вперед, и ее лицо покрылось нервным румянцем.

– Ты очень мала, и почему ты, дитя мое дорогое, в твоем возрасте делаешь такую смешную прическу? Сколько тебе лет, около пятнадцати, не правда ли? Да, тебе уже полных пятнадцать лет – тогда слишком по-детски. Впрочем, пустяки, школа в Париже, которую тебе предстоит окончить, сделает тебя щеголихой.

Тони не слышала от дяди о новой школе, и она посмотрела на него вопросительно.

– Вряд ли нам следует говорить о новой школе, когда Тони только что вернулась домой, – сказал Чарльз, обращаясь к жене.

– Я думаю, что Тони будет этому очень рада, к тому же долгие каникулы так вредны для девушек.

Вопрос о школе был предрешен.

Принесли чай; леди Сомарец села за свой письменный столик с таким видом, как если бы она ожидала приглашения.

– Мне разливать, тетя Генриэтта? – спросила Тони.

Леди Сомарец задумалась и с рассеянным видом пробормотала:

– Да.

Тони заняла место у небольшого кипящего серебряного чайника и начала приготовлять чай. Через стол она улыбнулась дяде.

Улыбка была очень нежна, но момент для нее был неподходящий, ибо она отвлекла внимание Тони от сахарницы, из которой она как раз брала кусок сахара. Сахар упал на серебряный поднос и, падая, потянул за собой чайную ложечку. Звон вывел из задумчивости леди Сомарец. Она резко повернулась и увидела Тони за чайным столом. Сэр Чарльз сидел в низком кресле и, смеясь, смотрел на нее. Они выглядели счастливыми и чувствовали себя уютно, по-домашнему. Леди Сомарец почувствовала совершенно законное возмущение, когда увидела Тони на своем собственном месте. Ведь чайный стол, по каким-то неведомым основаниям, – это святая святых положения в домашнем кругу. Часто приходится читать о хозяйке дома, так «мило восседающей за серебряным подносом», это звучит так трогательно, по-домашнему. Леди Сомарец была далека от всего этого. Ее очень мало заботили чувства, еще меньше соображения домашнего уюта. Но она не способна была позволить кому бы то ни было осуществлять право хозяйки в своем доме. Она обрушилась на безвинную нарушительницу своих прав.

– Не угодно ли тебе запомнить на будущее время, что если я пожелаю, чтобы ты заняла мое положение в доме, то я же тебя об этом и попрошу, – холодно сказала она.

– Я… вы сказали «да», – ответила Тони, запинаясь.

Леди Сомарец посмотрела удивленными глазами. Она действительно не слышала вопроса Тони.

– Если ты отпила чай, то иди лучше в свою комнату, – сказала она. – Мэннерс разберет твои вещи, я думаю, ты помнишь ее?

Пламя румянца залило лицо Тони. Последнее замечание оскорбило ее. Сэр Чарльз заерзал в своем кресле. Он не мог в присутствии Тони выразить свое возмущение по поводу разыгравшейся сцены. Она направилась к двери и вышла.

– Слушай, Гетти, – начал он сердито. Леди Сомарец не дала ему говорить.

– Я знаю все, что ты хочешь сказать, Чарльз, – произнесла она спокойно, – и до известной степени я тебя понимаю. Ты портишь Тони, ты всегда ее портил, должна я сказать. Я этого делать не собираюсь. Девушки в этом возрасте склонны к высокомерию и жеманству. Они требуют сильной руки. Со стороны Тони было неуместно сесть за стол и приступать к чаю без меня.

– Но девочка же спросила позволения у тебя!

Леди Сомарец подняла брови:

– Ты пылкий защитник, Чарльз, но я буду держаться своей линии в этом вопросе. Я полагаю, что имею право на некоторое уважение к моему положению.

Сэр Чарльз сдался. Он был человеком не очень богатым, а Уинчес поглощал много денег на свое содержание. Городской дом в значительной степени содержался на средства леди Сомарец. Он встал и закурил папироску, собираясь уйти.

Леди Сомарец спокойным взглядом посмотрела на него.

– Тони, само собой разумеется, обедать вместе с нами не будет, – сказала она. Чарльз считал бы это понятным, если бы к обеду были гости, но, когда они обедали одни, исключение, по его мнению, было вполне возможно.

– Я вижу, – ответил он и сразу вышел.

Происшедшая сцена вызвала у него припадок старой болезни. Он пошел к своему врачу и вернулся от него еще с худшим видом, чем всегда.

На следующий день он сказал Тони, что он ненадолго отправляется в санаторий, чтобы отдохнуть.

Тони безотчетно поверила ему и старалась не проявить ничем тяжелого разочарования от того, что он ее покидает.

– Это так нехорошо, особенно когда у тебя каникулы, – сказал он, – но ничего, старушка, мы зато повеселимся, когда мне будет лучше, когда я буду снова здоров.

Итак, он ушел, а Тони осталась одна. Леди Сомарец, которая высмеивала настойчивые просьбы Чарльза, чтобы Тони ничего не говорили о его операции, в конце концов обещала держать ее в неведении, но была чрезвычайно раздражена тем, что Чарльз так заботился о душевном равновесии девочки.

Последующие две недели были полны гнетущей тоски. Тони не позволяли видеться с дядей, не позволяли ей выходить иначе как с Мэннерс, – унылые прогулки поблизости от дома или в парке.

С тетей она виделась за завтраком, и не больше. После ее полной жизни в монастыре нынешняя пустота казалась ужасающей. В состоянии отчаяния Тони спустилась вниз в библиотеку. Она нашла там Вольтера, Суинберна, Бодлера, Оскара Уайльда. Ее интересовала только поэзия, романы же не привлекали ее внимания. Она читала без конца, отравляясь музыкой и чудом слов. Там, где она не понимала значения, она впитывала в себя чувственную душу великолепного ритма и движения стихов.

Ум способной девушки в пятнадцать лет подобен мечу, который еще не был в действии, – он отточен и остер: обнажите его, и он сразу покажет свою силу. В течение долгих часов, проведенных в библиотеке, ум и чувства Тони пробудились к полной жизни. Ей не с кем было поделиться мыслями, которые возникали и бурно проносились в ее мозгу, и, однако, прочтя ту или другую поэму, она чувствовала такой безумный прилив жизненных сил, что ей казалось необходимым разделить его с кем-нибудь еще. Случай явился и поманил ее. Почему не выйти ей на улицу одной, без угрюмой прислуги, караулящей, как собака, каждый ее шаг? Солнце сияло, был божественный день.