Виктория Холт - Храм любви при дворе короля Страница 16

И все же королева вызвала у него разочарование.

Произошло это на другой день после коронации, когда торжества были в самом разгаре. Он сидел с Екатериной на застеленном бархатом и парчой помосте во дворе Вестминстерского дворца. Какой прекрасный вид открывался им! Фонтаны выбрасывали струи лучшего вина, вино лилось из пастей каменных зверей. Для развлечения королевской четы было приготовлено много живых картин. Юная красавица, одетая Минервой, представила королеве шестерых своих рыцарей, это явилось данью ее серьезности, поскольку все шестеро были одеты в золотую парчу с зеленым бархатом и изображали ученых. Королеве это должно было понравиться и понравилось. Затем барабаны и трубы возвестили о появлении других рыцарей, те склонились перед королевой и попросили дозволения устроить турнир с рыцарями Минервы.

О, какой спектакль! А турниры длились весь день и всю ночь!

Затем король покинул свое место рядом с королевой, и вскоре перед ней предстал незнатный рыцарь, просящий дозволения померяться силами с победителем. Королева дозволила, и все презрительно смеялись над незнатным рыцарем, покуда он не сбросил ветхого плаща. Под плащом оказался сам Генрих, возвышающийся над всеми в блестящих доспехах. И он не мог оказаться побежденным.

Все это было замечательно.

Но Генрих приготовил для королевы и другие развлечения. Возле дворца был разбит огражденный частоколом парк с искусственными деревьями и кустами; он представлял собой прекрасную сцену для слуг Дианы, за оградой находилось несколько оленей. Внезапно ворота парка распахнулись, и туда пустили борзых. Собаки с лаем носились по искусственному лесу и, к удовольствию всех, кроме королевы, выгнали испуганного оленя, вбежавшего во дворец. А когда травля окончилась, окровавленную и все еще трепещущую добычу положили королеве к ногам.

И как же королева восприняла эту почесть? Содрогнулась и отвела взгляд.

– Такие прекрасные существа и так страдают! Он запротестовал:

– Травля была хорошей. Господи, это прекрасная, достойная потеха!

И в присутствии придворных рассмеялся над ее чувствительностью. Потом с угрожающей ноткой в голосе сказал:

– Тебе, милая, придется привыкать к нашим английским обычаям.

Теперь наедине с королевой, вспомнив этот инцидент, он устремил на нее угрюмый взгляд. Она не приучена выезжать на охоту; ей приятнее проводить время со священниками; и ему не нравилось, что она не ценит развлечений, приготовленных для нее. Если б он ее не любил, то мог бы очень рассердиться.

Ладно, это пустяк, он ее приучит. Да в общем он не так уж и недоволен ею, надо признать, женщина она в высшей степени добродетельная; добродетель ее – свет, падающий на него, а в круговороте развлечений приятно вспоминать о собственной добродетели.

С каждым мигом его недовольство уменьшалось; чтобы утешиться, он устроит новые празднества.

– Я поеду на ристалище, – сказал он королеве. – Схвачусь с Брендоном. Он мне под стать. – И рассмеялся. – А потом закатим бал… маскарад… какого еще не видывали.

– Ты расточаешь отцовскую казну на эти церемонии, – заметила королева. – Они стоят дорого, а даже огромное богатство не вечно.

– Разве не лучше восхищать людей представлениями и веселыми празднествами, чем хранить казну в сундуках? Я предпочту быть самым любимым королем, чем самым богатым.

– Люди роптали на твоего отца. Не лучше ли было бы чем-нибудь порадовать их? Дай людям понять, что ты как-то загладишь отцовские вымогательства. Я уверена, милорд Норфолк и очень умный мастер Вулси придумают, каким образом это сделать.

Король сузил глаза.

– Может быть. Может быть, – раздраженно сказал он. – Однако имей в виду вот что: я тоже знаю… даже лучше Норфолка с Вулси, чего хочет мой народ. А он хочет видеть своего короля, знать, что король сделает Англию веселой страной.

Екатерина опустила глаза. Мальчик, за которого она вышла замуж, упрям; ей становилось ясно, что ему нужно постоянно потакать. Напрасно она выказала отвращение, когда перед ней положили теплое тело оленя; надо выражать удовольствие экстравагантными представлениями, так восхищающими его; надо неизменно притворяться изумленной, когда он предстает перед ней переодетым в Робин Гуда или незнатного рыцаря. Надо помнить, что Генрих молод; он, конечно же, быстро повзрослеет; а пока это еще мальчик, любящий мальчишеские игры. И нельзя забывать, что этот мальчик – самый могущественный человек в стране. Иногда ей кажется, что вложить скипетр в юношеские руки – все равно что дать своенравному, вспыльчивому ребенку меч для игры.

Генрих улыбнулся, и королева едва не содрогнулась, потому что в улыбке его была злобная жестокость, неожиданная на молодом, красивом лице. Хотя королева начала привыкать к такой улыбке, ей стало не по себе.

– Я приготовил для народа удовольствие, которое вознаградит его за все страдания.

– Какое же, Генрих?

– Помнишь, как я распорядился выставить агентов Эмпсона и Дадли к позорному столбу?

– Помню.

– И чем это кончилось?

– Кажется, толпа забила их камнями. Улыбка короля стала шире.

– Теперь я доставлю народу еще большее удовольствие. Да-да. Не бойся, я вознагражу народ за все страдания.

– Отдашь людям то, что твой отец отнял у них?

– У меня лучшая мысль! – ответил Генрих. – Гораздо лучшая. Я отдам им Эмпсона и Дадли. Они были вымогателями. Их казнят на Тауэр-хилле. Уверяю тебя, Кэт, люди приедут отовсюду, чтобы увидеть, как прольется их кровь… и возблагодарят своего короля, отмстившего за причиненное им зло.

Королева с каждым днем набиралась ума и потому промолчала. «Стало быть, – подумала она, – ты предложишь людям казнь ненавистных им слуг твоего отца, но их деньги, вырванные тяжелейшими налогами, истратишь на драгоценные камни, на роскошную одежду, на увеселения».

– Ты молчишь, – нахмурясь, произнес Генрих. – Не нравится мой план?

Да, она начинала понимать человека, за которого вышла замуж.

– Народу это понравится, не сомневаюсь, – спокойно ответила королева.

Генрих засмеялся и крепко обнял ее. Одобрение супруги было ему так же дорого, как пирушка и празднества.

Лорд Маунтджой находился с королем, когда Томас Мор принес свои стихи, переписанные на пергамент, украшенный белой и алой розами Йорков и Ланкастеров.

Маунтджой был исполнен надежды: король по секрету сказал ему о своем намерении привлечь ко двору ученых, чтобы двор его блистал образованностью. Лорд собирался написать Эразму.

Находился там и королевский духовник, к которому Генрих питал глубокую симпатию и уважение. Красавцем, правда, он не был: лицо его слегка изрябила оспа, левое веко открывалось не полностью. В свои тридцать пять лет он казался королю пожилым. Но король находился под таким впечатлением от рассудительности своего духовника, что решил держать Томаса Вулси при дворе и в ближайшее время пожаловать ему высокое положение в церкви.